Глава 15. ПАСХА НОВОГО ЗАВЕТА. С вечера 5 апреля до ночи на 7-е.
Глава 16. НОЧЬ В ГЕФСИМАНИИ. С 6 по 7 апреля 30 г.
Часть 4. ЧЕРЕЗ СТРАДАНИЯ И СМЕРТЬ К ВЕЧНОМУ ТОРЖЕСТВУ
Глава 17. САДДУКЕЙСКИЙ ТРИБУНАЛ. Ночь и утро 7 апреля 30 г.
Глава 18. СУД ПРОКУРАТОРА. 7 апреля 30 г.
Глава 19. ГОЛГОФА. 7 апреля 30 г.
Глава 20. ПОСЛЕ РАСПЯТИЯ. 7-8 апреля 30 г.
Глава 21. ПОБЕДА НАД СМЕРТЬЮ. 9-14 апреля 30 г.
Глава 22. «Я ПОСЫЛАЮ ВАС… «. 14 апреля – 18 мая 30 г.
ЭПИЛОГ
Глава пятнадцатая
ПАСХА НОВОГО ЗАВЕТА
С вечера 5 апреля до ночи на 7-е
В то самое время, когда на Елеоне Христос вел с учениками беседу о последних днях, Иуда тайно проник во дворец Кайафы, чтобы встретиться с представителями власти. Он предложил саддукеям свой план: схватить Иисуса ночью вне города, не привлекая внимания толпы. Иуду, конечно, стали расспрашивать о замыслах Учителя и Его приверженцах. Вероятно, Искариот сообщил, что Иисус, по его мнению, намерен провозгласить Царство Божие в день Пасхи1.
Опасаясь, что это будет какой-нибудь новый дерзкий акт, вроде изгнания торговцев из храма, иерархи ухватились за возможность своевременно предотвратить соблазн. Хотя арест был сначала отложен на послепраздничные дни, содействие Иуды заставило Синедрион изменить решение, тем более что он вызвался сам провести стражу к месту, где обычно укрывался Иисус.
Раз вступив на путь предательства, Искариот не мог остановиться. Теперь уже он был намерен извлечь и выгоду из своей измены. “Что хотите дать мне?” — спросил он, после чего архиереи немедленно заплатили ему за помощь2. Получив деньги, Иуда как ни в чем не бывало вернулся к Учителю.
Утром, в четверг Иисус велел апостолам готовиться к седеру, пасхальной трапезе. По уставу ее следовало начинать вечером 14 нисана, которое в том году приходилось на пятницу; но Господь знал о предательстве, знал, что Ему осталось быть на свободе меньше суток, и поэтому хотел успеть встретить Пасху в кругу учеников. Он придавал особое значение этому последнему в Его земной жизни празднику.
“Великим желанием возжелал Я вкусить эту пасху* вместе с вами прежде Моего страдания, — сказал Иисус, — ибо говорю вам: не буду вкушать ее, доколе не исполнится она в Царстве Божием”3. Апостолы поняли эти слова по-своему. Даже когда накануне Он говорил: “Вы знаете, что через два дня будет Пасха, и Сын Человеческий предан будет на распятие”, они не верили в трагическую развязку и продолжали думать, что нынешний седер станет кануном Его торжества4.
——————————————————
* В данном контексте — синоним пасхального агнца.
— Где нам приготовить пасху? — спросили ученики. Было бы надежней оставаться в Вифании, но Иисус послал их в город к одному из Своих тайных последователей5. Пасха должна была совершиться по закону — в Иерусалиме.
— Идите в город к такому-то, велел Он Петру и Иоанну, и скажите ему: “Учитель говорит: время Мое близко. У тебя Я совершу пасху с учениками Моими”.
Оберегая эти драгоценные часы, Он принял меры предосторожности. Имя владельца дома было названо только двоим. Христос дал им знак: у ворот они встретят человека с кувшином, который и проводит их.
Обстановка секретности начинала беспокоить учеников: двое из них даже вооружились на случай внезапного нападения.
Неизвестно, можно ли было приобрести ягненка и совершить положенное жертвоприношение за день до праздника. Не исключено, что обычай позволял это, ибо тысячи и тысячи паломников желали принять участие в обряде6. Во всяком случае, неведомый друг Учителя позаботился обо всем.
На исходе дня Иисус с учениками пришел в Иерусалим. Впервые за эту неделю Он готовился провести там ночь. Хозяин уже ждал их. Большая верхняя комната была выметена и выстлана циновками. Все остатки квасного хлеба, по обычаю, были уничтожены. На столе находились лишь глиняные тарелки с опресноками, кувшины с вином, кубки. Об агнце, или самой “пасхе”, евангелисты не упоминают, но, если наше предположение правильно, было подано и это традиционное блюдо. Каждая трапеза, сопровождавшаяся молитвами, считалась у иудеев своего рода обрядом. В ней участвовали только члены семей или маленькие братства, “хабурот”. Места во время таких вечерей занимали по старшинству, которое строго соблюдалось. Поэтому апостолы, войдя, стали спорить: кто будет ближе к Учителю. Однако Иисус напомнил им, что не только в эту торжественную минуту, но и в любое время они должны побеждать всякое честолюбие7.
Ветхозаветные пророчества нередко изображали мессианское Царство в виде пира8. Если судить по многим притчам Христа, Он дорожил этим символом. Для Него собравшиеся за праздничным столом братья олицетворяли мессианскую общину, Главой которой был Он Сам.
По тогдашнему обыкновению все возлегли на низких ложах: Иоанн рядом с Господом, Симон — напротив Него; поблизости находился и Иуда.
Священное событие Великого Четверга, которому предстояло жить в таинстве Литургии, стать средоточием Церкви и которое будет запечатлено в молитвах и гимнах, в творениях Джотто, Дионисия, Леонардо, происходило в обстановке непритязательной простоты. Только присутствие Искариота, если бы апостолы знали о предательстве, могло омрачить вечерю. Но они пока ни о чем не догадывались.
Хотя законный срок седера наступал лишь на другой день, Христос, вероятно, во всем следовал пасхальному чину9. Это бы Его праздник, Его “новая Пасха”, знаменовавшая уже не исход на свободу и усыновление Богом одного народа, а искупительный дар всему миру.
В начале вечери полагалось в знак благоговения омыть руки. После этого Христос неожиданно встал и, сняв верхнюю одежду, опоясался полотенцем. Двенадцать замерли в недоумении. Он же налил воду в кувшин и приготовился мыть ноги ученикам. На Востоке это делали слуги, встречавшие гостей после путешествия по пыльной дороге; но в Общине Христовой слуг не было и не должно было быть. Обязанности раба исполнил Сам Господь.
Невозможно описать крайнее смущение, в которое Иисус поверг присутствующих. Кифа, когда Он приблизился к нему, воскликнул:
— Ты ли мне моешь ноги?
— Что Я делаю, ты не знаешь теперь, но поймешь потом.
— Не умоешь ног моих вовек! — протестовал Симон.
— Если не умою тебя, ты не имеешь части со Мною.
Петр огорчился еще больше:
— Господи, не ноги мои только, но и руки, и голову!
— Омытого, — ответил Иисус, — нет нужды мыть, разве только ноги, но он чист весь. И вы чисты. Но не все10.
Это был первый в тот день намек на изменника, находившегося рядом с ними.
Когда Иисус вернулся на Свое место во главе стола, Он сказал: “Знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я действительно Учитель и Господь. Итак, если Я умыл ноги вам — Я, Господь и Учитель, — и вы должны друг другу умывать ноги. Ибо Я дал вам пример…
Я посреди вас — как служащий… Но вы — те, которые пребывали со Мною в испытаниях Моих, и Я завещаю вам — как завещал Мне Отец Мой — Царство, чтобы вы ели и пили за трапезою Моею в Царстве Моем”11.
По обыкновению вино смешали с водой, и каждый, наполнив свою чашу, читал над ней благодарственную молитву: “Благословен Ты, Господи Боже наш, Царь вселенной, создавший плод лозы виноградной”. Затем слушали пасхальное славословие, рассказ об Исходе и ели агнца с горькими травами.
Спустилась ночь. В горнице зажгли светильники. Все заметили, что Учитель погружен в глубокую скорбь. Когда Он произнес слова псалма: “Ядущий со Мною поднял на Меня пяту”, — апостолы поняли, что Ему грозит неведомая, но близкая опасность. Наконец, Иисус сказал прямо: “Один из вас предаст Меня. Он ест со Мною”. В горестном смятении и страхе все стали переглядываться. “Не я ли?” — посыпались вопросы. Иуда, которого раздирали противоречивые чувства, тоже осмелился спросить: “Не я ли?..”
Что ответил ему Господь, никто не слышал, но Иуда понял: его замысел раскрыт. Иисус же, обратившись к остальным, сказал: “Сын Человеческий идет, как написано о Нем. Но горе человеку тому, через которого Сын Человеческий предается. Лучше было бы не родиться человеку тому”.
Неизвестность томила Петра. Не выдержав, он сделал знак своему молодому другу, возлежавшему рядом с Учителем, чтобы тот спросил, кто предатель. На вопрос Иоанна Иисус чуть слышно ответил: “Тот, кому Я дам этот кусок хлеба, обмакнув его”.
Кусок был протянут Искариоту. Этот жест считался на трапезах признаком расположения и любви. Господь в последний раз хотел спасти гибнущую душу. Однако Иуда ожесточился еще больше. “Вошел в него сатана”, — говорит евангелист. Теперь предатель уже ненавидел свою Жертву.
“Что делаешь, делай скорее”, — твердо сказал Иисус, глядя на Иуду. Все подумали, что Он посылает его купить необходимое к завтрашнему празднику. Иуда встал и молча вышел. Ночной мрак поглотил его. Мосты были сожжены. Архиереи уже ждали своего сообщника.
Тревога не покидала Петра и Иоанна с того момента, как за Иудой закрылась дверь; но мрачная туча, нависшая над учениками, несколько рассеялась. Может быть, и Сам Иисус ощутил облегчение.
Вновь были омыты руки и разлито вино. Христос произнес молитву над лежащим перед Ним опресноком: “Благословен Ты, Господи Боже наш, Царь Вселенной, выводящий хлеб из земли”. В тот миг, когда Он преломил его, на апостолов словно повеяло ветром Галилеи. Казалось, они не в ночном Иерусалиме, а на берегу моря, где Иисус насытил пять тысяч. Но обряд напоминал и о другом. “Это хлеб страдания, который ели отцы наши в земле Египетской”, — повторил Учитель традиционные слова седера. На сей же раз Пасха возвещает о страдании Служителя Господня, Мессии. Как разломлен этот священный хлеб, так будет отдана Его плоть в руки палачей.
“Возьмите — это тело Мое, ломимое за вас, — проговорил Христос и добавил: — Это делайте в воспоминание обо Мне…”
С трепетом принял каждый свою часть пасхального опреснока. Потом стоя пропели начала “халлела”:
Хвалите слуги Господа, хвалите имя Господне!
Да будет имя Господне благословенно
отныне и вовек,
От восхода солнца до запада
до прославится имя Господне.
Высок над всеми народами Господь,
над небесами слава Его…
Но вот Христос взял в руки “общую чашу благодарения”, которую обычно пили в конце вечери.
— Благословим Бога нашего, — произнес Он.
— Благословен Господь Бог наш, Бог Израилев, Бог Саваоф, восседающий среди херувимов, за пищу, которую мы приняли, — отвечали по уставу апостолы.
— Благословим Того, Чью благодать мы вкушали.
— Благословен Ты, Чью благодать мы вкушали и Чьей благодатью мы живем…
В заключение славословия Иисус сказал:
— Эта чаша есть новый Завет в Моей крови. Пейте из нее все. Это есть кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая для отпущения грехов… Делайте это всегда в воспоминание обо Мне.
Апостолы передавали чашу по кругу…
Так совершилась Пасха Завета, заключенного в крови Агнца.
Иисус не случайно сохранил в обряде жертвенную символику, ибо все древние алтари были призывом к небу и означали жажду общения с Высшим; последняя же трапеза Христова соединила верных с Ним, с воплощенным Сыном Божиим*.
—————————————————————-
* На языке Библии “кровь и плоть” были синонимом живого существа.
Кровь в Библии считалась символом жизни, над которой властен один Творец. Именно поэтому ее запрещалось употреблять в пищу12. Между тем теперь Сам Спаситель мира отдавал Свою жизнь, Свою кровь людям.
Издавна заключение Завета сопровождалось окроплением верующих кровью животного, посвященного Богу. Все, на кого падали ее капли, обретали новое духовное родство и связь с Богом13. Таков был смысл заклания пасхального агнца. Подобные обряды знал не только Израиль, но и большинство древних народов. Христос заменяет кровь жертвы соком виноградной лозы, вином трапезы, которая знаменует богочеловеческую жертву, страдания и торжество Мессии-Искупителя.
Пасхальное воспоминание об Исходе было перенесением прошлого в настоящее. Мудрецы Израиля говорили, что каждая Пасха есть освобождение от рабства, совершающееся вновь и вновь14. Точно так же и новозаветная Евхаристия означает причастность к спасению, которое Христос приносит людям, пребывание Господа с любящими Его. “Всякий раз, — скажет позднее апостол Павел, когда вы едите хлеб и пьете эту чашу, вы смерть Господа возвещаете, доколе Он придет”.
Время побеждено. Остается лишь таинство Воплощения, Присутствие Бога, явившегося в мир…
Только глубокая укорененность Евхаристии в культовой традиции Ветхого Завета позволила апостолам пережить ее в ту великую ночь как священнодействие, как таинство. Пусть они не могли еще выразить этого словами, но полнота единения с Господом и между собою стала для них реальностью.
“Дети Мои, — сказал Иисус, — еще недолго Я с вами… Заповедь новую даю вам: да любите друг друга. Как Я возлюбил вас, и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою”15.
Это звучало как прощание. Тоска охватила апостолов. Они долго не решались задавать вопросы, но сегодня, во время седера, сам Закон повелевает спрашивать16. Первым осмелился Петр.
— Господи, куда ты идешь?
— Куда Я иду, ты не можешь теперь последовать за Мною, но последуешь после.
— Господи, почему я не могу за Тобою последовать теперь?
— Симон, Симон, вот сатана добился того, чтобы просеять вас, как пшеницу; но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя, и ты, некогда обратившись, утверди братьев твоих.
— Господи, — со свойственной ему горячностью вскричал Петр, — с Тобой я готов и в тюрьму и на смерть идти! Я душу мою за Тебя положу!
— Душу твою за Меня положишь? — печально отозвался Иисус. — Истинно, истинно говорю тебе: петух не пропоет, как ты отречешься от Меня трижды.
Другие ученики тоже задавали вопросы. Иисус отвечал каждому, Он ободрял Своих растерянных друзей: “Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте. В Доме Отца Моего обителей много. А если бы не было, разве Я не сказал бы вам: иду приготовить место вам? И когда пойду и приготовлю место вам, снова приду и возьму вас к Себе, чтобы, где Я, и вы были. А куда Я иду, вы знаете, и путь знаете”.
— Господи, — сказал Фома, — мы не знаем, куда Ты идешь, и как нам знать путь?
— Я — путь, и истина, и жизнь. Никто не приходит к Отцу иначе, как через Меня. Если бы знали Меня, то и Отца Моего знали бы. И отныне вы знаете Его и видели Его.
— Господи, покажи нам Отца, и этого довольно нам, — сказал Филипп.
— Столько времени Я с вами, и ты не познал Меня, Филипп? Кто Меня увидел, увидел Отца… Верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне… Если любите Меня, заповеди Мои соблюдете. И Я умолю Отца, и другого Утешителя даст вам, чтобы был с вами вовек, — Духа Истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает. Вы же знаете Его, потому что Он с вами пребывает и в вас будет. Не оставлю вас сиротами, приду к вам. Еще недолго, и уже мир Меня не увидит, но вы увидите Меня, потому что Я живу, и вы жить будете.
Иуда-Фаддей спросил:
— Господи, что это, что Ты нам хочешь являть Себя, а не миру?
— Если кто любит Меня, слово Мое соблюдет; и Отец Мой возлюбит его. и к нему мы придем и обитель Себе у него сотворим. Нелюбящий Меня слов Моих не соблюдает. А слово Мое, которое вы слышите, — не Мое, но пославшего Меня Отца. Это Я сказал вам, с вами пребывая. Утешитель же, Дух Святой, Которого пошлет Отец во имя Мое, Он вас научит всему и напомнит вам все, что Я сказал вам.
Действительно, только много позже им открылась вся глубина слов Учителя. Он знал, что они понимают Его лишь сердцем, что разум их в смятении, а воля поколеблена. Он хотел подготовить их. Времена изменились, впереди борьба и искушения.
— Когда Я посылал вас без мешка, и сумы, и обуви, — спросил Он, — имели ли в чем недостаток?
— Ни в чем, — признали ученики.
— Но теперь, у кого есть мешок — пусть возьмет его; также и суму. И у кого нет — пусть продаст одежду свою и купит меч.
— Господи, вот здесь два меча…
— Довольно, — прервал Он, видя, что они не понимают. — Я уже не буду много говорить с вами, ибо идет князь мира и во Мне не имеет ничего… Вставайте, идем отсюда.
С пением псалма они покинули дом и по спящим улицам города направились к воротам
— Все вы соблазнитесь из-за Меня в эту ночь, — сказал по пути Иисус, — ибо написано: “Поражу пастыря, и будут рассеяны овцы”. По восстании же Моем Я предварю вас в Галилее.
Петр продолжал настаивать:
— Если и все соблазнятся, я никогда не соблазнюсь.
Точно так же и другие говорили Учителю о своей верности.
Глава шестнадцатая
НОЧЬ В ГЕФСИМАНИИ
С 6 по 7 апреля 30 г.
Покидать дом в ночь пасхальной трапезы не полагалось, но Иисус нарушил это правило, вероятно заботясь об учениках. В горнице их легко могли взять вместе с Ним. Не исключено, что Иуда сначала удостоверился, что дом опустел, и лишь потом повел стражу в глухой сад за Кедроном, где Учитель часто уединялся с Двенадцатью.
По пути Христос продолжал беседовать с учениками. Он объяснял им смысл таинства Чаши, которое слило причастников в единое целое. “Я — истинная виноградная лоза, — говорил Господь, — и Отец Мой — виноградарь. Всякую ветвь на Мне, не приносящую плода, Он удаляет, и всякую, приносящую плод, — очищает, чтобы больший плод приносила… Как ветвь не может приносить плода сама собой, если не пребывает на лозе, так не можете и вы, если во Мне не пребываете. Я — лоза, вы — ветви”1.
Иисус говорил о Духе — Заступнике и Утешителе*, Чья сила преобразит апостолов, когда Сына Человеческого не будет с ними. “Еще многое имею вам сказать, но теперь вам не под силу. Когда придет Он — Дух Истины, Он введет вас во всю истину”.
—————————————————
* (евр.Гоэл) — Заступник, Утешитель.
Церкви предстоит, как и Христу, пройти через крещение скорбью и испить чашу страданий. Но разлука будет временной. Ученики не должны унывать, расставаясь с Христом. Он вернется к ним. “Истинно, истинно говорю вам: вы будете плакать и рыдать, а мир будет радоваться. Вы печальны будете, но печаль ваша в радость обратится. Женщина, когда рождает, печаль имеет, потому что пришел час ее. Когда же родит дитя, уже не помнит скорби от радости, что родился человек в мир. И вы теперь печаль имеете, но Я снова увижу вас, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас. И в тот день вы не спросите Меня ни о чем”.
Посланцы Мессии избраны для великого служения, и Он приведет их в Царство Отца. “Сам Отец любит вас, потому что вы Меня возлюбили и уверовали, что Я от Бога исшел; исшел от Отца и пришел в мир. Снова оставляю мир и иду к Отцу”.
Им показалось, что они начинают прозревать.
— Вот теперь Ты открыто говоришь и притчи никакой не говоришь. Теперь мы знаем, что Ты знаешь все и не имеешь нужды, чтобы кто Тебя вопрошал*. Поэтому веруем, что Ты от Бога исшел.
——————————————————
* Т.е. подвергал испытанию, как испытывают того, в чьей мудрости сомневаются.
— Теперь веруете? — сказал Иисус. — Вот приходит час — и пришел, что вы рассеетесь, каждый сам по себе, и Меня оставите одного. Но Я не один, потому что Отец со Мною.
Он не упрекал учеников, напротив, хотел вселить в них стойкость. “В мире скорбь имеете, но дерзайте: Я победил мир”.
Когда проходили близ Храма, Иисус остановился. Безмолвно застыли темные громады крепости и святилища. Утром здесь будет совершаться богослужение и тысячи людей принесут пасхальных агнцев к алтарю. Но спящий город не подозревал, что в эту ночь у стен дома Божия, окруженный одиннадцатью робкими галилеянами, молился вселенский Первосвященник и Спаситель. Он просил Отца сохранить Свое малое стадо среди враждебного ему мира. “И не только о них молю, — говорил Он, — подняв глаза к звездному небу, — но и о верующих в Меня по слову их, чтобы все едино были, как Ты, Отче, во Мне и Я в Тебе, чтобы и они в нас были. Чтобы веровал мир, что Ты послал Меня”. Грядущий храм Церкви Христовой озарялся лучами божественного Триединства…
В Иерусалиме до наших дней сохранились стертые ступени древней каменной лестницы. Быть может, именно по ней спускался Иисус, направляясь из города к Елеону. Перейдя Кедронский овраг, Он не пошел в Вифанию, а предпочел остаться в Гефсиманском саду. Это было небольшое частное владение, обнесенное стеной, где находилась оливковая роща2.
Полная луна серебрила листву и рождала отблески на изогнутых стволах деревьев. Ничто не нарушало молчания холодной весенней ночи. Ученики, войдя в ограду, стали располагаться на отдых. “Посидите здесь, а Я тем временем пойду туда и помолюсь”, — сказал Иисус, указывая в глубину сада.
Петр, Иаков и Иоанн, которых Он взял с Собой, не могли не заметить внезапной перемены в Учителе. Только что Он был исполнен силы и просветленного покоя, теперь же весь Его облик выражал безмерную муку. “Душа Моя скорбит смертельно, — проговорил Он. — Побудьте здесь и бодрствуйте”. Впервые апостолы ощутили, что Ему нужна человеческая поддержка, но были не в состоянии исполнить просьбу Иисуса. Как это порой бывает в момент крайней тревоги, дремота, похожая на оцепенение, сковала их3.
Христос отошел в сторону и, упав на колени, начал горячо молиться. Ученики находились недалеко, как говорит Евангелие, “на расстоянии брошенного камня”, и отдельные слова Иисуса долетали до них. “Авва, Отче, — слышали они в полузабытьи, — все возможно Тебе! Пронеси эту чашу мимо Меня. Но не чего Я хочу, а чего Ты… Не Моя воля, но Твоя да будет”.
Он молился. Апостолы спали.
А на улицах Иерусалима уже раздавались шаги стражи.
Что испытал Сын Человеческий, когда лежал на холодной земле в томлении духа? Мог ли то быть лишь естественный страх перед пытками и смертью? Но ведь его побеждали и более слабые. Почему же поколебался Тот, Кто будет опорой для миллионов?
Нам не дано проникнуть в глубину смертного борения, свидетелем которого был старый оливковый сад. Но те, кому Христос открылся в любви и вере, знают самое главное: Он страдал за нас, Он вобрал в Себя боль и проклятие веков, мрак человеческого греха, пережил весь ужас и ад богооставленности. Ночь, лишенная надежды, обступала Его; Христос добровольно спускался в пропасть, чтобы, сойдя в нее, вывести нас оттуда к немеркнущему свету…
Что проносилось перед Его мысленным взором? Картины будущего? Гонения, войны, насилия? Отступничество Его последователей, их неблагодарность и маловерие, их жестокосердие и фарисейство? Это было искушение более тяжкое, чем то, через которое Он прошел в пустыне. Никогда еще человеческое сознание Христа с такой силой не противилось ожидавшему Его кресту, как в час Гефсиманской молитвы. Вот почему Он просил любимых учеников не оставлять Его.
“Симон, ты спишь? — пытался разбудить Иисус Петра. — Не мог ты один час пободрствовать?” Тот поднимался, видел лицо Учителя, изможденное, покрытое, как кровью, каплями пота, но дремота вновь одолевала его. Другие попытки оказались тоже напрасными.
Так, всеми покинутый, страдал Иисус один на один с надвигающимся. Евангелист Лука говорит, что лишь ангел укреплял Его. Это значит, что, не найдя земной поддержки, Он обрел ее в Небе.
Наконец Иисус поднялся. Любовь к Отцу восторжествовала и утвердила в Нем согласие человеческой и божественной воли.
Теперь Его заботили только апостолы. Подойдя, Он заставил их стряхнуть с себя сон. “Что вы спите? Встаньте и молитесь, чтобы не впасть вам в искушение… Идем. Вот предающий Меня близко”. Они встали, ошеломленно озираясь.
В это время сад осветился фонарями и факелами, послышались шум и голоса. У входа показалась толпа людей. Впереди шел римский трибун с солдатами, за ними — вооруженные храмовые служители4.
Иисус двинулся навстречу.
— Кого ищете? — спросил Он.
— Иисуса Назарянина.
— Я есмь, — ответил Христос священной формулой имени Божия.
Иудейская стража, услыша ее , шарахнулась в сторону. Он же сказал:
— Если Меня ищете, оставьте этих, пусть идут.
Тогда вперед протиснулся Иуда. Он обещал дать знак, чтобы при аресте в ночном саду не произошло ошибки.
— Приветствую Тебя, Равви! — сказал он, целуя Учителя.
— Друг, вот для чего ты здесь! — промолвил Иисус. — Поцелуем ли предаешь Сына Человеческого?
Стража немедленно окружила Христа.
— Господи, что если мы ударим мечом? — сказал Петр и, не дожидаясь ответа, бросился на одного из тех, кто начал вязать Учителя. Удар вышел неловким. Рыбак лишь отсек ухо архиерейскому слуге. Его, конечно, тут же схватили бы, но все внимание было сосредоточено на Христе.
“Оставьте, довольно! — сказал Он апостолам. — Чашу, которую дал Мне Отец, неужели Я не стану пить ее?” Он повернулся к отряду: “Как на разбойника вышли вы с мечами и кольями задержать Меня. Каждый день сидел Я и учил в храме, и вы не взяли Меня. Но этот час ваш, и власть — тьмы”.
Быть может, ученики ждали в этот момент чуда, но чуда не произошло.
Грубые руки скручивали Иисуса веревками…
Иуда, боясь, что шум привлечет ненужных свидетелей и может подняться возмущение, торопил воинов: “Возьмите Его и ведите под надежной охраной”. После этого пытались задержать и остальных, но они, воспользовавшись темнотой и сумятицей, разбежались.
Когда Иисуса выводили из сада, все, казалось, было спокойно. Замысел врагов удался вполне. Однако неожиданно появился какой-то юноша. Он шел сзади, завернувшись в покрывало. Конвойные, думая, что это один из учеников, схватили его, но он вырвался и, оставив покрывало, убежал нагой. По-видимому, он только что встал с постели. Не был ли тем юношей сам Иоанн-Марк, будущий евангелист? Только он упоминает об этой подробности.
Согласно славянский версии “Иудейской войны” Иосифа Флавия, при аресте Иисуса погибло множество народа5. Не оказались ли вблизи некоторые галилеяне, сделавшие попытку отбить Учителя? Однако в Евангелиях без всякого смягчения сказано, что, когда Иисус был схвачен врагами, все друзья Его скрылись. При виде Учителя, Который покорно дал увести Себя, их охватила паника, и они забыли, как обещали идти за Ним на смерть. Только Петр и Иоанн, придя в себя после первого потрясения, осмелились последовать за стражей на безопасном расстоянии.
Часть четвертая
ЧЕРЕЗ СТРАДАНИЯ
И СМЕРТЬ К ВЕЧНОМУ
ТОРЖЕСТВУ
Глава семнадцатая
САДДУКЕЙСКИЙ ТРИБУНАЛ
Ночь и утро 7 апреля 30 г.
Пятнадцать лет прошло с тех пор, как первосвященник Ханан бен Шет был смещен римлянами, тем не менее фактически все это время он находился у власти. Национальное правительство Иудеи поочередно возглавляли его сыновья и родственники1. Кайафа, зять Ханана, стал игрушкой в руках тестя. Влиятельный саддукейский клан подчинялся только прокуратору.
В народе Ханан не завоевал популярности, архиереев вообще недолюбливали. Они же в свою очередь с подозрением относились к любым признакам оппозиции. Появление Иисуса в городе и встреча, устроенная Ему богомольцами, были расценены саддукеями как начало беспорядков, которые следует подавить в зародыше.
Проще всего, казалось, было донести Пилату о новой мессианской секте и предоставить ему расправиться с Галилеянином. Но Ханан, видимо, боялся выпустить инициативу из рук и хотел действовать наверняка, подготовив заранее все улики. Чтобы арест Иисуса не выглядел самоуправством, о нем сообщили Пилату, и тот послал свой отряд в помощь храмовым служителям2. Эти меры предосторожности были вызваны опасением властей, думавших, что приверженцы Назарянина будут сопротивляться.
В эту ночь Ханан, вероятно, не сомкнул глаз, ожидая исхода акции, организатором которой он был. Он успокоился лишь тогда, когда конвой доставил к нему связанного Узника.
До сих пор саддукеи мало интересовались самой проповедью Иисуса. Они слышали от фарисеев, что Он нарушал некоторые религиозные обычаи, но с такими обвинениями вести Его к прокуратору не имело смысла. Поэтому Ханан стал спрашивать Иисуса “об учениках Его и об учении Его”3. Старому жрецу хотелось знать подробности, чтобы быстрее составить план следствия и завершить его до начала пасхального богослужения.
— Я все открыто сказал миру, — ответил Иисус. — Я всегда учил в синагогах и в храме, где все иудеи собираются, и тайно не говорил ничего. Почему ты Меня спрашиваешь? Спроси слышавших, что Я говорил им. Они знают, что сказал Я.
Стоявший рядом слуга ударил Иисуса по лицу:
— Так-то отвечаешь Ты первосвященнику?
— Если Я плохо сказал, свидетельствуй о том, что плохо. Если хорошо, почему ты Меня бьешь?
Ханан знал, что обычай разрешает только публичный допрос, и отложил дознание до утра, когда можно будет собрать Синедрион во главе с Кайафой.
Остаток ночи Иисус терпел издевательства архиерейской челяди. Ему плевали в лицо и развлекались тем, что били Узника, закрыв Ему глаза, а потом спрашивали: прореки, кто ударил Тебя?..
Между тем Петр и Иоанн подошли к дому первосвященника. Юноша, которого здесь знали, попросил, чтобы и Петра пропустили с ним во двор. Там находилась жаровня, около нее сидели, греясь, слуги. Продрогший Симон присоединился к ним. Привратница стала подозрительно вглядываться в его лицо.
— И ты с Назарянином был, с Иисусом, — внезапно сказала она.
— Я не знаю и не понимаю, что ты говоришь, — пробормотал Петр и отошел в другое место4.
Наступило утро. Город просыпался. У Кайафы был собран Малый Синедрион, состоявший из двадцати трех человек5. В него входили священники и старейшины. На Великий Синедрион допускались и представители фарисейской партии, но сейчас судьями были только саддукеи. Поэтому мы напрасно стали бы искать в талмудических кодексах подробностей, которые помогли бы увидеть процесс в деталях. О саддукейском же праве известно только одно: оно отличалось неумолимой жестокостью6.
В присутствии фарисеев речь обязательно зашла бы о субботе и толковании Торы; кроме того, в их среде были колебания относительно Иисуса. Год спустя глава фарисейского Совета Гамалиил скажет об апостолах: “Если от людей начинание это или дело это — оно будет разрушено. А если от Бога, то вы не можете одолеть их. Как бы вам не оказаться богоборцами”. Позднее фарисейская партия в Синедрионе открыто выступит в защиту апостола Павла7. Но совершенно иной была атмосфера на экстреннем заседании Малого Синедриона утром 7 апреля 30 года. Судьба Назарянина была предрешена заранее при полном единодушии всей коллегии.
Вероятно, трибунал хотел одновременно соблюсти видимость законности и дискредитировать Иисуса в глазах иудеев. Если бы Он оказался виновен только перед римскими властями, это привлекло бы к Нему симпатии народа.
Разбирательство началось с допроса свидетелей. Но тут Синедрион постигла неудача. Требовалось согласное показание хотя бы двух лиц, но именно этого не смогли сразу добиться. Очевидно, поспешность ареста все же помешала тщательно подготовить сценарий суда. Лишь одно обвинение сочли доказанным: Иисус обещал “разрушить храм рукотворный”. Но подобные слова были явно недостаточны для осуждения, тем более для ходатайства перед Пилатом о смертной казни8.
Кайафа надеялся, что Сам Обвиняемый, защищаясь, невольно даст улики против Себя. Но Иисус не произнес ни слова. Тогда первосвященник вышел на середину зала и спросил:
— Ты не отвечаешь ничего? Что они против Тебя свидетельствуют?
Иисус продолжал хранить молчание.
Ждать дальше Кайафа не мог.
— Заклинаю Тебя Богом Живым, — воскликнул он, — скажи нам: Ты ли Мессия, Сын Благословенного?
— Я есмь, — был ответ. — Но Я говорю вам: отныне увидите Сына Человеческого, восседающего по правую сторону Силы и грядущего на облаках небесных9.
Это было беспримерное свидетельство. Редко когда Иисус говорил столь прямо о Своем мессианстве. Он скрывал его даже в те дни, когда народ готов был венчать Его на царство. Но сейчас, в этот страшный миг, связанный, подвергнутый оскорблениям, жертва лживого судилища, Он открыто возвестил о неземном торжестве Сына Человеческого, Которого искупительные страдания возведут на престол…
Кайафа, как и все саддукеи, не очень-то верил в мессианские пророчества, да и вообще нельзя было вменять человеку в вину только то, что он объявил себя Мессией. Однако повод для приговора был найден. Подсудимый произнес сокровенное имя Господне — “Я есмь”. Но кто Он такой? Безвестный простолюдин, бунтовщик, хулитель Храма, несущий ответ перед Законом! И Он притязает на божественную власть! Это ли не насмешка над святыми чаяниями народа?
— Итак, Ты — Сын Божий? — спросил Кайафа.
— Ты сказал.
Называть Мессию Сыном Божиим вполне допускалось, но первосвященнику этих слов было достаточно, чтобы обвинить Иисуса10.
Разодрав одежды, как принято было делать при горестном известии или кощунстве, Кайафа вскричал в лицемерном ужасе:
— Какая нам еще нужда в свидетелях? Вы слышали хулу? Как вам кажется?
— Повинен смерти, — решили члены Синедриона.
Таким образом, приговор саддукеев был подведен под параграф о святотатцах. Виновного полагалось побивать камнями, но архиерейский Совет не имел права казнить кого бы то ни было11. Оставалось передать Иисуса в руки Пилата для суда по римским законам.
Все это время Петр не покидал двора. Но напрасно надеялся он остаться в тени; слуга, приходивший в Гефсиманию с отрядом, узнал его.
— Не тебя ли я видел в саду с Ним?
— Поистине ты один из них, — подтвердили стоявшие рядом, — ибо и говор твой обличает тебя: ты ведь галилеянин?
Безумный страх овладел Симоном. Он стал клятвенно уверять, что “не знает Человека того”. В эту минуту наверху по галерее проводили Иисуса. Его глаза встретились с глазами Кифы. Стыд и боль пронзили апостола. Еле сдерживая рыдания, он поспешил на улицу…
Среди людей, ждавших у ворот, был еще один из Двенадцати.
Что пережил он, когда увидел дело своих рук? Все было кончено. Холодная озлобленность ренегата сменилась неподдельным отчаянием. Пусть Иуда и обманулся в своих ожиданиях, но заслужил ли Иисус те мучения, которые ждут Его, заслужил ли смерть?
Быть может, Иуда втайне ждал, что сторонники освободят Христа или Он Сам чудом ускользнет от врагов. Но ничего подобного не произошло. От слуг бывшему ученику стал известен приговор, мог он и видеть, как связанного Учителя повели в резиденцию прокуратора. Не вынеся этого, Иуда отправился к тем, кто вручил ему деньги, чтобы вернуть их.
— Согрешил я, предав кровь невинную, — заявил он. Но в ответ услышал равнодушные слова:
— Какое нам дело. Смотри сам.
Иуда, бросив деньги в Храме, повесился12.
Глава восемнадцатая
СУД ПРОКУРАТОРА
7 апреля 30 г.
Преторию, временную резиденцию Понтия Пилата, опоясывали толстые стены; внутри же крепость была оборудована с роскошью, подобающей царскому дворцу. Там были просторные галереи, покои, богато обставленные залы для приемов. Дорогая утварь и украшения сохранились еще со времен Ирода Великого. Иосиф Флавий, видевший ансамбль до его разрушения, в восторженных словах описывал это детище последнего тирана Иудеи1. Теперь здесь останавливался прокуратор, когда необходимость вынуждала его покидать Кесарию.
Утром в пятницу Пилату доложили, что Мятежник, Который с его согласия был арестован накануне вечером, доставлен под вооруженной охраной2. Приказав сторожить его в претории, Пилат вызвал к себе обвинителей и свидетелей. Однако ему сказали, что они не желают войти: быть в доме язычника в день пасхальных обрядов считалось у иудеев осквернением. Раздраженный правитель вынужден был сам выйти к ним на открытый помост, с которого обычно говорил к народу.
У помоста стояли священники и старейшины в сопровождении толпы. Хотя город был занят приготовлениями к Пасхе, архиереям удалось найти праздных зевак, чтобы те криками поддерживали их петицию.
— Какое обвинение вы выставляете против этого Человека? — спросил Пилат. Когда же он понял, что Назарянин является в их глазах проповедником ложных теорий, он сказал:
— Возьмите Его вы и по Закону вашему судите Его.
Однако Ханан и Кайафа были уже готовы к такому повороту дела. Прокуратору объяснили, что речь идет о политическом преступлении, поскольку Иисус “запрещает платить налоги кесарю и называют Себя Мессией, Царем”. Пилат насторожился. В том, что архиереи озабочены престижем римского правительства, не было ничего удивительного. Прожив в Иудее четыре года, он уже знал, что интересы иерархии совпадали с интересами Рима. Она боялась собственного народа. По-видимому, действительно предстоит серьезный процесс.
Пилат вернулся в преторию, чтобы допросить арестованного. Собравшиеся напряженно ждали. Минуты шли за минутами.
Результат допроса оказался неожиданным. Став на возвышении, Пилат сказал:
— Я не нахожу вины в этом Человеке.
Это могло показаться странным. Почему прокуратор, известный своей беспощадностью, проявил сегодня столь необычную мягкость? Что произошло в претории?
Разговор Пилата с Иисусом не мог остаться тайной. Он шел при свидетелях — слугах и карауле. Кто-то из них рассказал о подробностях, которые были бережно сохранены первым поколением христиан.
Прежде всего прокуратор задал вопрос:
— Ты Царь иудейский?
— От себя ли ты это говоришь? — в свою очередь спросил Иисус, — или другие сказали тебе обо Мне?
— Разве я иудей? — презрительно заметил Пилат. — Народ Твой и первосвященники предали Тебя мне. Что Ты сделал?
— Царство Мое не от мира сего, — сказал Иисус. — Если бы от мира сего было Царство Мое, служители Мои боролись бы за то, чтобы Я не был предан иудеям. Теперь же Царство Мое не отсюда.
Прокуратор из всего этого уловил лишь одно: Подсудимый действительно претендует на какую-то власть.
— Ты все-таки Царь? — пожелал уточнить он.
— Ты говоришь, что Я Царь.
Это была обычная на Востоке форма утвердительного ответа. Но тут же, чтобы рассеять заблуждение Пилата, Иисус добавил:
— Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине. Всякий, кто от истины, слушает Моего голоса.
Слова Иисуса показались римлянину лишенными смысла. Как многие его соотечественники, Пилат был скептиком.
— Что есть истина? — усмехнулся он.
Он понял, что имеет дело с Проповедником, Который едва ли опасен для режима. К тому же прокуратор вовсе не хотел вмешиваться в религиозные распри и тем более идти на поводу у иерусалимских интриганов. Довольно он делал уступок этим варварам! Настал для них случай убедиться, что такое нелицеприятное имперское правосудие. Его часто обвиняли в незаконных расправах. Так вот теперь он будет безупречен и заодно покажет, кто подлинный господин в Иерусалиме…
Однако архиереи не собирались брать назад свои требования. Снова посыпались обвинения, приводились новые улики. Они кричали, что Иисус “возбуждает народ, уча по всей Иудее, начав с Галилеи”.
— Этот Человек из Галилеи? — спросил Пилат. У него возникла мысль, если не избавиться от процесса, то хотя бы подтвердить свое мнение у компетентного лица, лучше знающего местные обычаи. Он приказал отвести Иисуса в Хасмонейский дворец, куда на время Пасхи прибыл тетрарх Галилеи.
Все эти годы отношения между прокуратором и Антипой были натянутые. Оба подчинялись легату Сирии, но Антипа хотел бы видеть себя единственным хозяином страны. Отсылая Галилеянина к Ироду, правитель Иудеи достигал двух целей: примирялся с соперником, происки которого были для него опасны, и облегчал себе задачу в запутанном деле.
Тетрарх был польщен жестом римлянина. Его обрадовала также возможность увидеть Назарянина, молва о Котором будила его любопытство и тревогу. Вот Он наконец перед ним, загадочный Пророк, превзошедший, как говорили, самого Иоанна! Быть может, Он покажет какое-нибудь знамение, чтобы скрасить Ироду скучные дни в Иерусалиме? Но его постигло разочарование. Иисус не ответил ни на один его вопрос, и никакого чуда от Него нельзя было добиться. Антипа сразу потерял к Нему интерес. Обвинения архиереев он пропустил мимо ушей. Поиздевавшись со своими воинами над Иисусом, он велел одеть Его в шутовской царский наряд и отослать обратно к Пилату. Это был знак примирения между двумя представителями власти.
Пилат пришел к выводу, что духовенство просто из зависти мстит популярному Проповеднику, согласно же римскому закону, осудить Его на смерть нет оснований. Он опять вышел на помост и, сев в судейское кресло, объявил: “Вы привели ко мне этого Человека как смущающего народ. И вот я, произведя расследование в вашем присутствии, не нашел за этим Человеком никакой вины из тех, что вы выставляете против Него. Но не нашел и Ирод, ибо он отослал Его к нам. И вот ничего достойного смерти Он не совершил. Итак, наказав Его, отпущу”.
Он считал бичевание достаточной мерой устрашения для Человека, Который Своими словами нарушил общественное спокойствие.
Архиереи поняли, что их план близок к крушению. Они стали шумно протестовать. Пилат же, надеясь найти поддержку в толпе, сказал, что освободит Иисуса хотя бы ради праздника. В тюрьме ждали казни на кресте три бунтовщика, в числе которых находился некий Иисус бар-Абба, или Варавва, узник, хорошо известный в городе3. Обвинители воспользовались этим и стали требовать, чтобы был отпущен именно он. Подстрекаемая ими толпа начала выкрикивать это имя. Варавву в Иерусалиме не только знали, но и считали героем, а Иисус был пришелец, имя Которого мало что говорило горожанам. Даже когда Пилат назвал Галилеянина “Царем иудейским”, это не повлияло на толпу, хотевшую избавить Варавву от казни.
Пилат, однако, не спешил. Против собственной воли он проникся сочувствием к Обвиняемому. Его желание настоять на своем еще больше окрепло после того, как жена прислала к нему слугу, прося за “Праведника”. Она уверяла, что во сне ей было грозное предостережение о Нем, а римляне, даже неверующие, придавали большое значение снам. Словом, все сходилось к тому, что Пилату не следует менять своего приговора.
По его указу Узник был отведен в караульное помещение претории и отдан в руки палачей. Там собралась вся когорта, вероятно, та самая, которая участвовала в задержании Иисуса. Его привязали к столбу и подвергли бичеванию. В ход были пущены римские бичи с шипами, которые раздирали тело до крови. После такой экзекуции человек обычно находился в полуобморочном состоянии, но солдат это только забавляло.
У Пилата служили в основном греки, самаряне и сирийцы, ненавидевшие иудеев4. Пользуясь случаем, эти люди выместили всю свою злобу на Страдальце. Один из воинов накинул на Него свой красный плащ, другой сунул Ему в руки палку, чтобы Он походил на шутовского царя. На голову Иисуса надели импровизированную “корону”, сплетенную из терновника. Все это время Он не проронил ни слова. Солдаты же кланялись Ему до земли и кричали: “Да здравствует Царь иудейский!” Некоторые из них плевали на Иисуса и били Его палками по лицу и по голове.
Пилат думал, что можно ограничиться этим наказанием, но пока длилось бичевание, архиереи не теряли времени и возбудили толпу до крайности. Сейчас уже все в один голос требовали, чтобы Назарянин был отдан на распятие вместо Вараввы.
Едва на помосте появился Иисус, жестоко избитый, израненный, в кровавом плаще, как над площадью пронесся крик: “На крест! Распни Его!” — “Вот — Человек!” — воскликнул прокуратор, пытаясь, вероятно, сказать, что именно Он достоин быть освобожденным. Но в ответ слышались вопли: “Варавву! Отпусти нам Варавву!..”
Пилат не знал, что подумать. Он велел снова увести Иисуса.
— Какое же зло сделал Он? Возьмите Его вы и распните, ибо я не нахожу в Нем вины, — с досадой сказал он.
— У нас есть Закон, — ответили книжники, — и по Закону Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим.
Суеверный страх закрался в душу римлянина. Он отказывался понимать происходящее.
— Откуда Ты? — спросил он Христа, вернувшись в преторию.
Иисус молчал.
— Мне ли не говоришь? Разве Ты не знаешь, что я власть имею отпустить Тебя и власть имею распять Тебя?
— Ты не имел бы надо Мной никакой власти, — сказал Узник, — если бы не было дано тебе свыше. Поэтому тот, кто Меня предал тебе, больший грех имеет.
Эти слова понравились Пилату. Он больше был не намерен торговаться и ронять свой престиж. Однако, когда он в последний раз занял судейское кресло, его ждал неприятный сюрприз. Обвинители выдвинули новый, но самый веский аргумент: Галилеянин называл Себя Мессией, за это одно Его следует считать бунтовщиком. “Если ты Этого отпустишь, ты не друг кесарю, — говорили они. — Всякий, делающий себя царем, восстает против кесаря”.
Пилат отлично уловил угрозу и понял, что речь идет о его собственном благополучии. Зная строгость Тиберия, пристально наблюдавшего за спокойствием провинций, он и без того имел основания опасаться. Жалобы на его бесчинства все чаще стали приходить в Рим5. Недруги прокуратора могли использовать этот процесс против него, а Пилат отнюдь не хотел лишаться выгодной должности и нести ответ перед легатом Сирии или самим императором. Уже колеблясь, он сделал слабую попытку еще раз повлиять на чувства толпы. Иисус был поставлен на возвышение Габатту, или Лифостротон, и, указав на Него, прокуратор воскликнул:
— Вот Царь ваш!
— Долой, долой! Распни Его! — завывала чернь.
— Царя ли вашего распну?
— Нет у нас царя, кроме кесаря! — сказали архиереи.
Такое верноподданническое заявление не оставило Пилату выбора. В конце концов, что для него судьба какого-то еврейского Пророка, когда на карту поставлено его, Пилата, благополучие? Желая показать, что он действует не по Закону, а в угоду просьбам, прокуратор велел принести воды и, как требовал восточный обычай, демонстративно умыл руки: “Не виновен я в крови Праведника”.
Но люди у помоста по-прежнему бушевали, нисколько не смущаясь жестом судьи. “Кровь Его на нас и на детях наших”, — кричали они, давая понять, что все совершается по их настоянию6.
Весть о помиловании Иисуса Вараввы была встречена шумными овациями; и в них потонули слова приговора, обращенные к Иисусу Назарянину: “Ibis ad crucem”, “Ты будешь распят”.
Осужденный был передан в руки солдат.
Глава девятнадцатая
ГОЛГОФА
7 апреля 30 г.
В Иерусалиме до сих пор показывают “Скорбный путь” (Via dolorosa), по которому люди вели на смерть Спасителя мира. С евангельских времен многое изменилось в топографии города, и поэтому трудно отстаивать достоверность предания. Несомненно, однако, что именно по такой же узкой восточной улице двигалась процессия, вышедшая из претории в полдень пасхальной пятницы 14 нисана1.
Никого из близких не было рядом с Христом. Он шел в окружении угрюмых солдат, два преступника, вероятно, сообщники Вараввы, делили с Ним путь к месту казни. Каждый имел titulum, табличку с указанием его вины. Та, что висела на груди Христа, была написана на трех языках: еврейском, греческом и латинском, чтобы все могли прочесть ее. Она гласила: “Иисус Назарянин, Царь Иудейский”2.
Синедрион пытался протестовать против такой надписи, видя в ней оскорбление патриотических чувств народа. Но Пилат на этот раз остался непреклонен. “Что я написал — то написал”, — ответил он, довольный, что хотя бы таким образом смог досадить людям, принудившим его к уступке.
По жестокому правилу обреченные сами несли patibulum, перекладины крестов, на которых их распинали. Иисус шел медленно. Он был истерзан бичами и ослабел после бессонной ночи. Власти же стремились кончить с делом поскорее, до начала торжеств. Поэтому центурион задержал некоего Симона, иудея из Киренской общины, который шел со своего поля в Иерусалим, и приказал ему нести крест Назарянина. Впоследствии сыновья этого человека стали христианами и, вероятно, от него узнали основные подробности Голгофской трагедии3.
У Эфраимских ворот шествие окружили люди. Послышались плач и причитания женщин. Иисус повернулся к ним и впервые за долгое время заговорил: «Дочери иерусалимские, — сказал Он, — не плачьте обо Мне, но о себе плачьте и о детях ваших. Ибо вот приходят дни, когда скажут: “счастливы неплодные и утробы, никогда не рождавшие, и сосцы, никогда не питавшие!” Тогда начнут говорить горам: падите на нас! — и холмам: покройте нас! Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?» В эти последние часы Он продолжал думать об участи, которая постигнет Иерусалим через сорок лет…
Выйдя из города, повернули к крутому главному холму, расположенному недалеко от стен, у дороги. За свою форму он получил название Голгофа — “Череп”, или “Лобное место”4. На его вершине должны были поставить кресты. Римляне всегда распинали осужденных вдоль людных путей, чтобы их видом устрашать непокорных.
На холме казнимым поднесли напиток, притупляющий чувства. Его делали еврейские женщины для облегчения мук распятых5. Но Иисус отказался от питья, готовясь перенести все в полном сознании.
Распятие на кресте не только считалось позорным концом, но и было одной из самых бесчеловечных казней, какие изобрел древний мир. Оно соединяло физическую пытку с нравственным унижением. Не случайно в империи от этого “ужаснейшего и гнуснейшего” вида смерти избавляли всех, кто имел римское гражданство. Распинали обычно мятежных варваров и рабов. Заимствованная римлянами из Карфагена казнь широко применялась уже в дни Республики6.
Осужденного нагим привязывали, а иногда и прибивали к столбу с перекладиной и оставляли на медленное умирание7. Удушье мучало его, солнце жгло голову, все тело затекало от неестественного положения, раны воспалялись, причиняя нестерпимую боль. Он звал смерть как освобождение, но она не приходила. Бывали случаи, когда люди висели на крестах много дней; иногда им, еще живым, птицы выклевывали глаза…
Чтобы близкие не могли спасти распятых, у крестов выставлялась вооруженная охрана. И на этот раз было выделено четыре солдата с приказом привести приговор в исполнение и остаться у “Лобного места” в качестве караула. Конвоем командовал уже не трибун, как в Гефсимании, а только центурион. Власти поняли, что тревога оказалась напрасной: никаких беспорядков процесс не вызвал. Сторонники Галилеянина разбежались, а многие, наверно, узнали о случившемся, когда было поздно. Арест, суд и казнь были проведены быстро, как и планировали архиереи. Если кто и поверил в мессианство Иисуса, то сейчас они парализованы. Ведь крест значил только одно: Назарянин — лжемессия. О Его притязаниях напоминала теперь только ироническая надпись, прибитая ко кресту.
Издалека за казнью следила толпа галилейских женщин. То были: Мария Магдалина, Мария Клеопова, Саломея и другие. Среди них находилась и Мать Господа со Своей сестрой. Горе и отчаяние их были беспредельны. Вот он — “престол Давидов”, уготованный Мессии! Из всех пророчеств исполнилось только одно: “оружие пронзило душу Марии”. Как могло случиться, что Бог попустил это? Иисус, воплощенная Вера и воплощенная Любовь, стоял беззащитный перед Своими палачами. Давно ли Саломея просила у Него почетного места для сыновей? А сейчас Он должен умереть вместе с преступниками…
Женщины видели, как солдаты сорвали с Иисуса одежды, оставив на Нем лишь набедренную повязку; видели, как был приготовлен крест и Осужденного положили на него8. Послышался страшный стук молотков, которыми вгоняли в запястья рук и в ступни огромные гвозди. Это был ни с чем не сравнимый ужас. Стоявший рядом Симон Киренский слышал слова Иисуса: “Отче, прости им, ибо не знают они, что делают”. Поистине, ни бездушные палачи, ни иерархи, добившиеся осуждения Иисуса, не понимали, что совершается в этот час. Для одних казнь была просто перерывом в скучных казарменных буднях, а другие были уверены, что оградили народ от “месита”, опасного богохульника и соблазнителя9.
После того как кресты с повешенными были водружены, их завалили у подножий камнями. Теперь конвою предстояло ждать последнего вздоха осужденных. Чтобы скоротать время, солдаты перекидывались шутками, играли в кости. По обычаю им полагалось забирать себе одежду смертников. Они разорвали ее на части, только цельнотканый хитон Иисуса решили не портить и бросили жребий — кому он достанется.
Нередко говорят, что смерть Христа была событием, которое прошло почти незамеченным в тогдашнем мире. Это вполне справедливо. Даже сто лет спустя римский историк Тацит посвятил ему только одну короткую фразу: “Христос в царствование Тиберия был казнен прокуратором Понтием Пилатом”10. Однако и в Иерусалиме распятию Иисуса Назарянина не придавали слишком большого значения. Переполненный богомольцами город жил своей жизнью. За четыре года правления Пилата народ привык к многочисленным казням.
Люди, спешившие в Иерусалим, не удивлялись, видя кресты на холме. В дни праздников показательные расправы были нередки11. Прохожие останавливались и с холодным любопытством читали надписи. Некоторые слышавшие о Назарянине, злорадно кричали: “Эй! Разрушающий храм и воздвигающий его в три дня! Спаси Себя самого, сойди с креста!”
Те члены Синедриона, которые не могли отказаться от мстительного удовольствия видеть конец Осужденного, тоже пришли на Голгофу. “Других спасал, — со смехом переговаривались они, намекая на крики “Осанна!”*, — а Себя Самого не может спасти! Царь Израилев, пусть сойдет теперь с креста, чтобы мы видели и уверовали. Он возложил упование на Бога; пусть избавит Его теперь, если Он угоден Ему. Ибо Он сказал: Я Божий Сын”.
———————————————————-
* Возглас “Осанна!” буквально означает “Спасай нас”.
Между тем подул ветер и хмурые тучи заволокли небо12. Казалось, само солнце скрылось, чтобы не видеть безумия людей. А они продолжали глумиться над Христом, безмолвно терпевшим нечеловеческую муку. Глумились солдаты, глумились старейшины, глумились случайные зрители. Даже один из мятежников, повешенный рядом с Ним, присоединился к злобному хору…
Три года, проходя по этой земле, Иисус учил людей быть сынами Отца Небесного, облегчал страдания, проповедовал Евангелие Царства. Но люди не захотели войти в это Царство. И язычники, и иудеи верили в царство мира сего, а Христово Царство сходило с Неба и вело к Небу.
Но вот теперь Он умолк, Он побежден и никогда больше не будет вселять в них тревогу.
Вдруг произошло нечто неожиданное. Второй осужденный сказал своему товарищу, который вместе с толпой насмехался над Галилеянином: “Не боишься ты Бога! Ведь сам ты приговорен к тому же. Мы-то — справедливо, ибо достойное по делам получаем. Он же ничего дурного не сделал”. Быть может, человек этот еще раньше слышал проповедь Иисуса; быть может, лишь в этот миг ощутил какую-то силу, исходящую от Распятого рядом с ним, только в душе его внезапно вспыхнул луч веры, исторгнутый предсмертной тоской.
— Вспомни меня, — сказал он, взглянув на Христа, — когда Ты придешь как Царь.
Запекшиеся уста Иисуса разомкнулись, и Он ответил:
— Истинно говорю тебе, сегодня со Мною будешь в раю.
Толпа постепенно редела. Стоявшие поодаль женщины осмелились, невзирая на солдат, приблизиться. Крест был высок, однако с Распятым можно было говорить13. Увидев Свою Мать, подошедшую с Иоанном, Иисус в последний раз обратился к Ней. “Вот сын Твой, — сказал Он, а потом взглянул на любимого ученика: — Вот Мать твоя”. И после этого Он умолк…
Тучи сгущались; к трем часам дня стало темно, как в сумерках. Неимоверная тяжесть, которая начала спускаться на Иисуса еще в Гефсиманскую ночь, достигла предела. Уже давно ждал Мессия этой последней встречи со злом мира, окутавшим Его теперь, как черная пелена. Он поистине сходил в ад, созданный руками людей.
— Элахи, Элахи, лема шабактани! Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!
В этом вопле псалмопевца Христос излил всю глубину Своего беспредельного томления. Конца молитвы Он не дочитал…
Стоявшие на Голгофе не разобрали Его слов. Солдаты решили, что Распятый призывает Гелиос, Солнце, а иудеям по созвучию послышалось имя Илии-пророка14. “Вот Илию зовет!” — сказал кто-то.
Начиналась агония. “Шахена!”, “Пить!” — просил Иисус. Один из воинов, движимый состраданием, подбежал к кувшину с “поской”, кислым напитком, который солдаты постоянно носили с собой, и, обмакнув в него губку, протянул на палке Умирающему. Более черствые отговаривали его: “Оставь, посмотрим, придет ли Илия спасти Его”.
Едва только влага коснулась воспаленных губ Иисуса, Он проговорил: “Совершилось”. Он знал, что смерть уже рядом, и снова стал молиться, повторяя слова, которые Мать учила Его произносить перед сном: “Отче, в руки Твои предаю дух Мой…”
Внезапно у Страдальца вырвался крик. Потом голова Его упала на грудь. Сердце остановилось. Он был мертв.
Сын Человеческий выпил Свою чашу до дна.
В это мгновение люди почувствовали, как вздрогнула земля, и увидели трещины, пробежавшие по камням. Воздух был душным, как перед грозой. Центурион, который долго всматривался в лицо Распятого, воскликнул: “Поистине этот Человек — сын богов!” Что-то таинственное открылось римлянину в последние минуты казни15.
Грозные явления природы подействовали на всех угнетающе. Смущенные и испуганные возвращались люди в город. Они били себя в грудь в знак скорби, догадываясь, что совершилось нечто ужасное.
На фоне сумрачного неба высились контуры трех крестов. Но не только о жестокости и злобе человеческой говорили они. Отныне это орудие казни станет символом Искупления, символом жертвенной любви Бога к падшему человечеству…
Глава двадцатая
ПОСЛЕ РАСПЯТИЯ
7-8 апреля 30 г.
Голгофа опустела. Люди разошлись по домам, где их ждали родные для совершения праздничной трапезы. Только солдаты по-прежнему сидели у холма. Они не имели права покинуть пост, пока не умрет последний из осужденных.
Римляне часто оставляли тела на крестах, чтобы трупы долго напоминали о каре, которая ждет их врагов. Но Синедрион ходатайствовал перед Пилатом, прося снять казненных, пока не зашло солнце*. Этого требовал иудейский обычай, а соблюсти его было особенно необходимо ввиду вечера, совпадавшего с седером1. Пилат дал согласие.
——————————————————
* Субботний покой начинался с вечера пятницы.
Двое разбойников были еще живы. Солдаты, получив приказ, перебили им голени, чтобы ускорить смерть. Потеряв опору, распятые повисли на руках и через несколько минут задохнулись. Сомнения в том, что Иисус мертв, не было, но один из воинов для проверки пронзил Ему грудь копьем. В ране показались “кровь и вода” — бесспорный признак наступившего конца2. Теперь оставалось только, выдернув гвозди, снять мертвецов и опустить в общую яму. Так обычно хоронили преступников3.
В это самое время к прокуратору явился Иосиф Аримафейский — богатый, уважаемый в городе человек, член Совета. Он не принимал участия в суде Малого Синедриона, потому что сам был тайным приверженцем Иисуса. Как и апостолы, Иосиф “ожидал Царства Божия”, но сейчас он
думал, что обманулся. Тем не менее, преодолев страх, он пришел попросить у Пилата тело Усопшего для погребения. Иосиф не хотел допустить, чтобы Иисуса лишили даже отдельной могилы4.
Пилат удивился, узнав, что Назарянин умер так скоро. Может быть, Он только в обмороке? Но центурион подтвердил, что в три часа пополудни Иисус действительно скончался. У Пилата не было причин отказывать Иосифу. Возможно, он даже, по своему обыкновению, получил от него мзду. Так или иначе, наместник предоставил Иосифу поступить с телом, как он пожелает.
Времени для необходимых приготовлений оставалось совсем мало. Если бы наступил вечер, похороны пришлось бы отложить на сутки. Но Иосиф успел купить полотняный саван, а фарисей Никодим, тот, что прежде приходил ночью беседовать с Иисусом, принес большие сосуды с благовонным раствором смирны и алоэ, которым пропитали материю.
При помощи слуг тело положили на носилки и перенесли в соседний сад. Участок принадлежал Иосифу, который недавно заготовил себе здесь склеп5. Искать другую могилу возможности не было, так как каждая минута была дорога. Но, вероятно, Иосиф был рад хотя бы таким образом в последний раз послужить Учителю.
Усопшего завернули в благоухающие пелены, внесли в пещеру, прочли заупокойные молитвы и завалили вход круглой каменной плитой, для которой был вытесан специальный желоб. Исполнив печальный долг, оба удалились для совершения седера.
Мария Магдалина и Мария Иаковлева тоже присутствовали в саду при погребении. Они стояли “напротив гробницы” и плача смотрели на поспешный обряд. Им хотелось самим умастить тело Господа ароматами и долго оплакивать невозвратимую утрату. Но было уже поздно. Правда, теперь они знали место могилы и надеялись по прошествии субботы снова прийти сюда.
Между тем первосвященники, услышав, что Назарянина похоронили в саду у Голгофы, а не с другими казненными, встревожились. Что если почитатели станут устраивать паломничества к Нему на гроб или похитят тело, а потом заявят, будто Он жив? Желательно было искоренить самую память о Нем. Поэтому группа старейшин снова пришла к Пилату с просьбой, чтобы на первые дни у пещеры была поставлена охрана.
“Имеете стражу, — недовольно ответил им прокуратор, — идите и охраняйте, как знаете”. Он больше не желал иметь ничего общего с этим неприятным делом.
Однако от Пилата ждали только санкции. Получив ее, Ханан приказал опечатать склеп и выставить в саду стражу6.
Иерархия могла теперь спокойно проводить праздник и воссылать молитвы к Богу. Все прошло лучше, чем ожидали власти. А ученики? Они ничего не знали ни о месте погребения, ни о караульных у могилы. Ужас сковал их. Им казалось, что всех сторонников Учителя могут схватить в любую минуту. Пока их не трогали. Но долго ли это продлится? Если бы не суббота и праздник, они, конечно, бросили бы все и поспешили назад, в родную Галилею.
То была самая мрачная Пасха в их жизни.
“Я и спутники мои, — читаем мы в апокрифическом Евангелии от Петра, — были в тоске и с болью в сердце скрывались, ибо нас искали как преступников, намеревавшихся поджечь Храм. Мы пребывали в посте и скорби и в слезах день и ночь”7. Пусть это и не подлинные слова апостола — они верно передают состояние галилеян после распятия.
Но еще больше, чем боязнь преследований и укоры совести, терзала их мысль, что Сын Человеческий отнят у них. Он, Который ходил с ними по зеленым холмам у озера, Кто был так добр и могуществен, Кто одним словом мог исцелять болезни, Кто свидетельствовал об истине и обещал привести учеников в Царство Божие, лежит теперь бездыханный. Им не услышать больше знакомых слов: “Истинно, истинно говорю вам”, не увидеть рук, преломляющих хлеб…
Ученики были в отчаянии: зачем Бог покинул Его, покинул их всех?
Некоторые раввины говорят, что Мессия должен быть смертен, как и прочие люди8. Но почему Иисус погиб в расцвете сил, а не отошел в мире, “насыщенный годами”? Почему Он так мало успел сделать? Ведь Он не оставил скрижалей, как Моисей, не написал книг, как пророки, не создал школы, как Гиллель. Единственное Его наследие — они сами: простые, слабые люди, которые оказались недостойными Учителя и бросили Его в решительный час. Архиереи, когда торопились, знали, что делали. Дерево срублено, не поднявшись высоко над землей, не успев принести плода.
Он умер. Но умер не как Помазанник Божий, а как отверженец, ибо сам Закон почитает проклятыми тех, кого настигла подобная смерть9. Его осудил и еврейский, и римский суд.
Он умер даже не как мудрец, перешагнувший грань обычных человеческих чувств, победивший страдание силой духа. Он мучился, как миллионы людей, как каждый ребенок или раненая птица, как любое живое существо. Никто не помог Ему, когда Он истекал кровью на страшном кресте. Никакой ангел не облегчил агонии. Правы оказались те, кто говорил: “Других спасал, а Себя не может спасти”.
Но, значит, Иисус не тот, за кого они Его принимали? Не Избавитель Израиля и мира? И, следовательно, напрасной была их вера в Него, а Петр, сказав: “Ты Мессия”, произнес лишь пустые слова? Это было крушение окончательное, непоправимое. Рухнули надежды и ослепительные мечты. Никогда еще люди не испытывали более тяжкого разочарования.
Что оставалось им делать? Бежать, скорее бежать из этого зловещего города! Вернуться в Галилею к своим домам и лодкам. Забыть о Человеке, Который обманулся Сам и ввел в заблуждение Своих простодушных последователей…
Глава двадцать первая
ПОБЕДА НАД СМЕРТЬЮ
9-14 апреля 30 г.
С заходом солнца 8 апреля кончился срок субботнего покоя, но женщинам еще нужно было купить душистые порошки и мази, из которых приготовлялась смесь для бальзамирования. Поэтому посещение гробницы было отложено до утра следующего дня. О страже они не знали; их беспокоила только мысль: кто поможет им откатить тяжелый камень.
Мария Магдалина пришла раньше своих подруг. В предрассветном сумраке, подойдя к склепу, она в смятении остановилась: камень был сдвинут. Что это значит? Неужели даже после смерти Учителя враги Его не успокоились?..
Тем временем подоспели Саломея с Марией Клеоповой и, заглянув в пещеру, убедились, что она пуста. Магдалина в слезах побежала к Петру и Иоанну и сообщила им горестную весть: “Взяли Господа из гробницы, и не знаем, где положили Его”. Оба ученика, немедленно покинув дом, в котором скрывались, поспешили за Марией в сад Иосифа.
Сначала они бежали вместе, но потом Симон отстал, и Иоанн достиг пещеры первым. Видя, что Мария права, он терялся в догадках: кто мог, нарушив Закон, оскорбить место вечного упокоения? Юноша наклонился к отверстию, но решимости войти у него не хватило.
Когда в ограде показался Петр, он еле переводил дыхание. Но не таков был этот человек, чтобы долго размышлять. Не останавливаясь, Петр тотчас вошел в темный склеп. Это ободрило Иоанна, и он последовал за Симоном. Рядом с каменным ложем они увидели саван и покров для лица.
Погребенный исчез.
Расспрашивать, протестовать, искать тело ученики побоялись. Они побрели назад в город, полные печального недоумения. Видно, недруги решили глумиться над ними до конца…
У могилы осталась одна Магдалина. Погруженная в свое горе, она не заметила, что остальные женщины куда-то ушли. Словно не веря несчастью, Мария еще раз приблизилась к отверстию пещеры и неожиданно увидела там двух неизвестных в белых одеждах.
— Женщина, почему ты плачешь? — спросили они.
— Потому что взяли Господа моего, и не знаю, где положили Его.
В ней проснулась надежда: может быть, эти люди объяснят ей случившееся? Но в тот же миг Магдалина почувствовала, что сзади нее кто-то стоит, и оглянулась.
— Женщина, почему ты плачешь? Кого ищешь? — спросил Незнакомец.
Думая только о своем, Мария решила, что перед ней садовник, который, наверно, должен знать, где тело.
— Господи, — умоляюще говорила она, — если ты унес Его, скажи мне, где ты Его положил, и я Его возьму.
— Мариам! — прозвучал до боли знакомый голос. Все всколыхнулось в ней. Сомнений не было. Это Он…
— Раввуни! — вскричала Магдалина и упала к Его ногам.
— Не прикасайся ко Мне, — предостерег ее Иисус, — ибо Я еще не взошел к Отцу Моему; но иди к братьям Моим и скажи им: “Восхожу к отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему”.
Обезумевшая от радости, едва сознавая происходящее, Магдалина бросилась из сада.
Вестницей неслыханного, небывалого вбежала она в дом, где царил траур, но ни один из друзей не принял ее восторженных слов всерьез. Все решили, что бедная женщина с горя потеряла рассудок. То же самое подумали они, когда вслед за ней появились Иоанна, жена Хузы, Мария Клеопова и Саломея и стали, перебивая друг друга, уверять, что Учитель жив, что они видели Его своими глазами. Они рассказали, как спустились в пещеру, когда Магдалина уходила позвать учеников, и нашли там юношу в белой одежде. “Не ужасайтесь! — сказал он. — Иисуса ищете Назарянина, распятого. Он восстал, Его нет здесь. Вот место, где положили Его. Но идите, скажите ученикам Его и Петру, что Он предваряет вас в Галилее. Там вы Его увидите, как Он сказал вам”. Женщины признались, что сначала им было страшно говорить о виденном, но потом Сам Иисус явился им на дороге и повторил повеление всем идти в Галилею.
Апостолы, переглядываясь, слушали рассказ. “Показались им, — замечает св.Лука, — слова эти бредом, и они не верили женщинам”1. После того что стряслось, ученики были далеки от надежд на чудо, и меньше всего они предполагали, что скоро Бог превратит их самих из трепещущих, раздавленных катастрофой людей в провозвестников новой веры.
Много непостижимого хранят анналы истории, но можно смело сказать, что самое невероятное в ней — жизнь Иисуса Назарянина и тайна, которой Его жизнь увенчалась. Справедливо считают, что эта тайна выходит за пределы, доступные человеческому знанию. Однако есть и осязаемые факты, находящиеся в поле зрения историка. В тот самый момент, когда Церковь, едва зародившись, казалось, навсегда погибла, когда здание, возведенное Иисусом, лежало в развалинах, а Его ученики потеряли веру, — все внезапно коренным образом меняется. Ликующая радость приходит на смену отчаянию и безнадежности; те, кто только что покинул Учителя и отрекся от Него, смело возвещают о победе Сына Божия.
Что-то произошло, без чего не было бы самого христианства…
Самое раннее и непосредственное свидетельство об этом принадлежит человеку, в жизни которого встреча с Иисусом произвела полный переворот. Встреча же произошла спустя пять-шесть лет после Голгофы. Этот человек — Савл Тарсийский, впоследствии Павел, — писал христианам Коринфа: “Я передал вам, во-первых, то, что и принял: что Христос умер за грехи наши, по Писаниям, и что Он погребен, и что Он воздвигнут в третий день, по Писаниям, и что Он явился Кифе, потом — Двенадцати, затем свыше чем пятистам братьям одновременно, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые почили; затем явился Иакову, потом всем апостолам, а после всех явился и мне, словно недоноску. Ибо я — наименьший из апостолов, я, который недостоин называться апостолом, потому что гнал Церковь Божию”2.
Это Павлово свидетельство вместе с пасхальными повествованиями Евангелий приводит нас к реальному факту, который духовно воскресил учеников и подвиг их на проповедь Благой Вести.
Архиереи думали, что с галилейским Мессией покончено, но теперь они оказались бессильны остановить новое движение. Рассказ стражников о необычайных феноменах, сопровождавших исчезновение тела, мог, конечно, смутить Синедрион. Понадобилась своя официальная версия. Как сказано в Евангелии от Петра, жрецы решили, что лучше прибегнуть к обману, чем “попасть в руки народа иудейского и быть побитыми камнями”3. Было объявлено, что ночью, когда стража задремала, ученики Иисуса похитили Его тело и стали говорить, будто Он жив. Века спустя это обвинение все еще повторялось теми, кто хотел “рационально” объяснить пасхальную веру христиан4. Они не приняли во внимание одну психологическую трудность: если апостолы участвовали в подлоге или знали о нем, откуда взялись бы у них сила духа и смелость отстаивать сознательный обман даже перед лицом смерти? За проповедь Воскресшего был распят Петр, обезглавлен Иаков Зеведеев, побит камнями Иаков Праведный; за нее многие другие апостолы выдержали бичевание, тюрьмы, преследования властей Рима и Иудеи и пожертвовали жизнью.
Но не могло ли случиться, что тело Распятого было унесено кем-то другим, разумеется, не по приказу Пилата или Синедриона, — ибо тогда они могли бы легко разоблачить обман, — а людьми неизвестными? Сторонники этого мнения забывают, что то же самое думали ученики, увидев опустевшую гробницу, и впали в еще большее уныние.
Перемена же наступила в них лишь после того, как они воочию увидели Господа.
Галлюцинация? Плод расстроенного воображения? Оставим это объяснение тем, кто думает, что в мире все можно познать лишь средствами науки5. В действительности же гипотеза, сводящая начало христианства к умственному помрачению нескольких галилеян, мало правдоподобна. Иисуса видели самые разные лица. Он являлся при различных обстоятельствах и во многих местах отдельным людям, группам и большим толпам. Эти явления с полной достоверностью убедили их в том, что смерть не властна над Иисусом, что она “не могла удержать Его”. Если это был бред душевнобольных, как мог он охватить сотни столь непохожих друг на друга очевидцев и дать столь прочные результаты? И наконец, были ли серьезные предпосылки для иллюзий такого рода? Ведь подавленные смертью Иисуса ученики разуверились в Его мессианстве6. Слова Учителя о Воскресении остались ими непонятыми, а смысл служения Христова открылся им гораздо позднее.
Сводить все к субъективным переживаниям апостолов — значит преувеличивать их роль в возникновении христианства. Евангелия были написаны в среде, где авторитет апостолов был неоспорим, но евангелисты отнюдь не изображали Петра и его друзей натурами могучими и гениальными, пророками, способными создать мировую религию. Они любили своего Равви — это правда, тем не менее одной любви для такого переворота недостаточно. Недостаточно и ссылки на “впечатление”, которое произвела личность Иисуса на их души7. Никто не говорил, что Исайя, Будда или Конфуций воскресли. А ведь этих людей тоже окружала любовь последователей, о чем свидетельствуют саркофаги над их останками.
Только о гробе Господнем было сказано: “Его здесь нет…”
Некоторые скептики предполагали, что Иисус не умер на кресте, а был без сознания и, очнувшись в пещере, пришел к Своим ученикам8. Но совершенно непонятно, как человек, ослабевший от потери крови и пыток, нуждающийся в уходе, полуживой, мог выглядеть триумфатором. И где тогда скрывался Он впоследствии? Да и вообще распятый после того, как ноги его были пробиты гвоздями, не может ступить ни шагу.
Кроме того, слова апостола Павла и другие источники, несомненно, имеют в виду не просто возвращение к жизни, подобное чуду в Вифании, но — полную перемену, совершившуюся в Иисусе. Лицо Его порой менялось столь сильно, что многие не сразу узнавали Учителя. Апостол Павел видел лишь ослепительный свет и слышал голос Воскресшего, говорившего с ним на арамейском языке9. Христос проходил через закрытые двери, появлялся внезапно и внезапно исчезал, словом, был не прежний Учитель, подчинявшийся, как и все люди, законам земного мира. Не случайно в первое мгновение некоторые принимали Его за призрак, и Он должен был убеждать учеников, что Он воистину воскрес во плоти.
Выражение Павла “тело духовное” является, по-видимому, ключевым для понимания пасхальной тайны10. Оно означает, что в саду Иосифа Аримафейского произошла единственная в своем роде победа Духа, которая, не уничтожив плоти, дала ей новую, высшую форму существования. Камень был отвален лишь для того, чтобы ученики увидели, что могила пуста, что Воскресший отныне не ведает преград. Пройдя через агонию и смерть, Он непостижимым для нас образом приобрел иную духовную телесность. Апостол говорит о ней как о ступени бытия, ожидающей всех людей, но в тот момент Богочеловек был первым, предварившим всеобщее преображение. Быть может, поэтому Иисус сказал Магдалине: “Не прикасайся ко Мне”. Только в исключительных случаях человек мог входить в непосредственный контакт с Его просветленным естеством.
Это было явление Сына Божия во славе, которое предсказал Сам Иисус на суде Кайафы. Первосвященник усмотрел в Его словах богохульство, и жалкий конец Назарянина должен был подтвердить мнение Синедриона. Апостолам же пасхальные явления показали истинность пророчества. Иисус открылся им теперь не только как Христос и Учитель, а как Маран*, Господь, как воплощение Бога Живого.
—————————————————
* Маран — арамейское слово, соответствующее греческому …………….- Господь.
Воскресшего не видели ни члены трибунала, ни Пилат. Если бы неоспоримая очевидность чуда принудила их признать его, это стало бы насилием над духом, который противится Богу. Лишь те, кто любил Христа, кто был избран Им на служение, смогли “увидеть Славу Его, Славу как Единородного от Отца, полного благодати и истины”.
Для апостолов Воскресение было не только радостью вновь обрести Учителя; оно знаменовало победу над силами тьмы, стало залогом конечного торжества Правды Божией, неодолимости Добра, олицетворенного в Иисусе Назарянине. “Если Христос не восстал, — говорит ап.Павел, — тщетна наша проповедь, тщетна и вера наша”11. Этой мыслью будет жить христианство, ибо в день Пасхи Церковь не просто исповедует веру в бессмертие души, но в преодоление смерти, тьмы и распада.
“Если сила физическая, — говорит Вл.Соловьев, — неизбежно побеждается смертью, то сила умственная недостаточна, чтобы победить смерть; только беспредельность нравственной силы дает жизни абсолютную полноту, исключает всякое раздвоение и, следовательно, не допускает окончательного распадения живого человека на две отдельные части: бессмертный дух и разлагающееся вещество. Распятый Сын Человеческий и Сын Божий, почувствовавший Себя оставленным и людьми и Богом и при этом молившийся за врагов Своих, очевидно, не имел пределов для Своей духовной силы, и никакая часть Его существа не могла остаться добычей смерти… Истина
Христова Воскресения есть истина всецелая, полная — не только истина веры, но также истина разума. Если бы Христос не воскрес, если бы Кайафа оказался правым, а Ирод и Пилат — мудрыми, мир оказался бы бессмыслицею, царством зла, обмана и смерти. Дело шло не о прекращении чьей-то жизни, а о том, прекратится ли истинная жизнь, жизнь совершенного праведника. Если такая жизнь не могла одолеть врага, то какая же оставалась надежда в будущем? Если Христос не воскрес, то кто же мог воскреснуть?”12
Мессия-Искупитель, Он добровольно отдал Себя во власть разрушительной стихии и богочеловеческой мощью восторжествовал над ней, приоткрыв нам завесу грядущего. С этого священного дня не умолкает над землей благовест свободы и спасения. “Пусть никто не рыдает о своем ничтожестве, ибо явилось общее для всех Царство. Пусть никто не плачет о своих грехах — прощение воссияло из гроба. Пусть никто не боится смерти — освободила нас смерть Спасителя. Плененный смертью, погасил смерть, Сошедший во ад, покорил ад.
Смерть, где твое жало,
Ад, где твоя победа?
Воскрес Христос, и ты низвержен, воскрес Христос, и пали демоны, воскрес Христос, и радуются ангелы, воскрес Христос, и жизнь воцарилась” (св.Иоанн Златоуст).
Не только грядущее озарено светом Пасхи. Воскресение означает реальность присутствия Христа среди верных Ему. “Учения”, “идеи” приносили людям многие вожди и пророки, Иисус же Сам остается с Церковью как Брат и Собеседник, как Друг и Спаситель, как вечно пребывающий лик, обращенный к миру…
Евангельские рассказы о явлениях Христа уделяют много внимания тому, как новый опыт раскрывал ученикам значение библейских пророчеств. Только теперь они поняли, почему унижение и крест Сына Человеческого есть признак Его мессианства. Только теперь они смогли другими глазами прочесть строки Библии об искупительных Страстях Служителя Господня. Этот процесс прозрения наиболее полно изображен в повествовании св.Луки о Клеопе и другом апостоле, которые встретили Воскресшего на пути в селение Эммаус13.
Они вышли в дорогу вечером того же дня, когда женщины принесли первые известия о пустом гробе и о загадочных явлениях в саду. Но, как и прочие, эти двое приняли их слова за бред. Покинув Иерусалим, они отправились в селение, где, вероятно, жил один из них. Эммаус был расположен в двух часах ходьбы от столицы, и путники все это время беседовали о своих несбывшихся мечтах. Клеопа и его близкие были искренне преданы Иисусу14. Но теперь им оставалось только оплакивать роковую ошибку, которая погубила Учителя и сломала жизнь их семьи.
Солнце уже близилось к закату, когда к ним присоединился Спутник, тоже шедший из города. Он спросил, какое горе их угнетает.
— Один ты в Иерусалиме не знаешь о случившемся в нем в эти дни! — удивился Клеопа.
— О чем?
— О том, что было с Иисусом Назарянином, Который был Пророк, сильный в слове и деле перед Богом и всем народом; как предали Его первосвященники и начальники наши для осуждения на смерть и распяли Его. А мы надеялись, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля. При всем том, идет третий день с тех пор, как это произошло. Но и некоторые из наших женщин изумили нас: придя рано утром к гробнице и не найдя тела Его, они вернулись, говоря, что видели и явление ангелов, возвестивших, что Он жив. И пошли некоторые из тех, что с нами, к гробнице и нашли так, как женщины сказали, Его же не видели.
Никакой радости странные обстоятельства исчезновения тела у них не вызывали. Кто мог поверить таким немыслимым вещам? Полное разочарование было итогом этих лет.
Реакция Незнакомца была неожиданной.
— О несмысленные и медлительные сердцем, чтобы верить во все, что сказали пророки! — упрекнул Он их. — Не это ли надлежало претерпеть Мессии и войти в Славу Свою?
И шаг за шагом этот таинственный Человек стал объяснять им мессианские места Библии. О чем говорил Он? Быть может, о символе Агнца и Его крови, о Камне, который отвергли строители, о скорби Праведника и спасении Его, о Новом Завете, обещанном Богом, но больше всего, вероятно, о пророчестве из Книги Исайи, где изображен был Служитель Сущего, прошедший через муки, чтобы исцелить раны мира и стать “светом народов”15. Постепенно как бы пелена спадала с глаз Клеопы и его друга. Трагические события этих дней наполнялись смыслом. Если так, то смерть Иисуса не означает конца…
С этими мыслями приблизились они к Эммаусу. Спутник, казалось, готов был уже проститься с ними. Но апостолам не хотелось отпускать Человека, Который почти вернул им надежду: “Останься с нами, потому что уже наступает вечер”. Незнакомец согласился. Все трое вошли в дом и сели за ужин. Ученики невольно признали своего Спутника старшим и просили прочесть положенную молитву. Он произнес слова благодарения и преломил хлеб. Памятный жест! Столько раз слышанный голос! В тот же миг поняли, Кто находится с ними за одним столом. Изумленные, они не успели произнести ни слова, как Он “стал невидим для них”…
Опомнившись, апостолы начали горячо обсуждать чудесную встречу: “Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам в пути, когда Он открывал нам Писания”? Разве можно было теперь оставаться в Эммаусе? Скорее обратно, в Иерусалим, поделиться с остальными невероятной радостью! Хотя уже было темно, друзья поспешили в город. Увы, их встретили так же, как и женщин. Поверить им никто не хотел16. Но тут пришло новое известие: Господь явился Петру17. Мог ли обмануться старший из апостолов? Некоторые почти уверовали, другие все еще сомневались. Обсуждение и горячие споры длились до глубокой ночи. Внезапно все услышали знакомое приветствие: “Шалом!” — Мир вам! — Ученики увидели Иисуса…
Ужас сковал их. Привидение! А Он смотрел на своих трепещущих “братьев”, ожидая, пока они придут в себя. Зачем они смущаются и колеблются? Среди них не бесплотный призрак, а их Учитель. Пусть коснутся Его, чтобы оставить мысль о видении. И спокойно, словно ничего не произошло, Он спросил: “Есть ли у вас здесь какая пища?”
Снова, как бывало, Он мог разделить с ними трапезу.
Они едва верили своим глазам.
Произнеся благодарственную молитву, Иисус заговорил. Наступают иные времена для апостолов, пробил час их служения. “Как послал Меня Отец, и Я посылаю вас”. Спаситель будет действовать через Своих посланцев, которых преобразит силою Своего Духа. “Примите Духа Святого, — сказал Он. — Если кому отпустите грехи, отпущены будут им, если на ком удержите, удержаны”.
В эти светлые дни апостолы окончательно утвердились в вере. Из Двенадцати только Фома не видел Господа18. Когда он слушал восторженные слова братьев, ему трудно было разделить их чувства. Слишком уж неправдоподобна радостная весть! Не произошло ли ошибки? Быть может, это все-таки тень Наставника, пришедшая из загробного мира утешить их? “Если не увижу на руках Его следа от гвоздей и не вложу пальца моего в ребра Его, никак не поверю”, — твердил Фома.
Кончались дни праздника19. Ученики намеревались вернуться в Галилею, куда Господь обещал прийти к ним. Последний раз собрались вместе, вероятно, в доме Марии, матери Иоанна-Марка. Дверь плотно заперли: страх преследований еще не утих. И опять, как в первый день, все внезапно увидели Иисуса, стоящего среди них. Он обернулся к Фоме: подойди, протяни руку, проверь! “Господь мой и Бог мой!” — только и мог вымолвить апостол. Он не помышлял больше о доказательствах…
“Ты потому уверовал, — сказал Христос, — что увидел Меня. Блаженны невидевшие и поверившие”. Зримые явления должны были лишь помочь ученикам выйти из состояния мрака и безнадежности, показать им, что смерть бессильна над Мессией. Но скоро присутствие Господа станет иным, доступным каждому, кто с открытостью идет к Нему навстречу.
Глава двадцать вторая
“Я ПОСЫЛАЮ ВАС…”
14 апреля — 18 мая 30 г.
Словно на крыльях вернулись одиннадцать назад в Капернаум1. К тому времени от богомольцев многие уже знали о казни. Однако всех приводили в недоумение ученики Назарянина. Они совсем не были удручены, напротив, в них ощущалась просветленная радость, почти экстаз. Что могло так подействовать на Симона и его друзей? Над этой загадкой ломали голову знавшие их люди. Тогда-то, быть может, апостолы и поняли, для чего Учитель велел им оставить Иерусалим. Там их ежедневно подстерегала опасность, а дома, вдали от врагов, они могли вновь собрать рассеявшихся последователей Господа и сообщить им о дивном событии: “Он воскрес!”…
Постепенно жизнь апостолов вошла в прежнее русло. Рыбаки взялись за свой привычный труд; но мысли их постоянно полны были Иисусом. О Нем напоминала каждая тропинка, каждый уединенный уголок на берегу. Здесь Он учил их притчами, сидя на холме, там говорил с толпой, на этой улице рыбачьего поселка исцелил больного. Апостолы как бы заново переживали чудо тех трех лет, которые открыли им Небо. Однако Сам Господь еще не появлялся2. Ученики ждали, веря Его обещанию.
Однажды вечером Петр, сыновья Зеведеевы, Фома и Нафанаил вышли в лодке на озеро. Лов оказался неудачным, и к утру им пришлось сложить на дно пустые сети. Рыбаки были уже метрах в ста от берега, как увидели в голубой предрассветной дымке Человека, стоявшего у воды. Он громко окликнул их: “Друзья, есть ли у вас что-либо к хлебу?” В этом вопросе не было ничего необычного: окрестные жители часто покупали рыбу прямо из лодок. Узнав, что они ничего не поймали, Человек предложил им закинуть сеть с правой стороны, и, едва они последовали Его совету, невод тотчас наполнился.
Странное чувство овладело всеми. Ведь когда-то подобное уже было: был и берег, и пустая сеть, и неожиданный улов… Иоанн, пытаясь разглядеть Стоящего, вдруг шепнул Симону: “Это Господь”. По обыкновению рыбаков Галилеи, Петр сидел в лодке нагим. Не говоря ни слова, он тут же опоясался набедренной повязкой, прыгнул в воду и поплыл к берегу. Остальные, налегая на весла, поспешили за ним.
Незнакомец, казалось, ждал их. Среди камней был разложен костер, на углях пеклась рыба. Рыбаки в смущении остановились. Кто бы мог предположить в этих загорелых полуобнаженных людях будущих покорителей мира, чьи сети станут символом духовного лова?
“Принесите и тех рыб, что вы поймали сейчас”, — сказал Неизвестный. Они пошли к сетям, и скоро трапеза была готова. Ели молча. Над озером поднималось солнце. В тишине звучали голоса птиц, слышался плеск волн. Запах костра смешивался с запахом воды, рыбы и трав. Ни один не осмеливался спросить: “Кто ты?”, но в душах их пела неземная радость. Каждый с неоспоримой уверенностью знал, что это Иисус преломляет с ними хлеб, хотя облик Его был иным.
Закончив, все встали. Господь подозвал Петра и отвел его в сторону.
— Симон, сын Ионы, любишь ли ты Меня больше, чем они? — спросил Он торжественно, как тогда, в Кесарии Филипповой, называя ученика его полным именем.
— Да, Господи, — ответил тот. — Ты знаешь, что я люблю Тебя.
— Паси ягнят Моих, — сказал Иисус, а потом вновь испытующе повторил вопрос:
— Симон, сын Ионы, любишь ли ты Меня?
— Да, Господь. Ты знаешь, что я люблю Тебя.
— Ты будешь наречен пастырем овец Моих.
Этим искус не кончился. В третий раз Христос спросил:
— Симон, сын Ионы, любишь ли ты Меня?
Апостолу стало горько. Вероятно, троекратный вопрос напомнил ему, как в припадке страха он трижды отрекся от Учителя.
— Господи, — печально сказал Симон. — Ты все знаешь, Ты знаешь, что я люблю Тебя.
— Паси овец Моих.
И чтобы Петр понял, что это не привилегия, а призыв к крестному пути, Христос добавил:
— Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, ты опоясывался сам и шел, куда хотел, когда же состаришься, протянешь руки твои, и другой тебя препояшет, и поведет, куда ты не захочешь.
Сзади подошел Иоанн.
— Господи, а он что? — спросил Петр.
— Если Я хочу, чтобы он пребывал, доколе Я не приду, что тебе? Ты за Мной следуй3.
Впоследствии, размышляя над этими словами, первые христиане решили, что Иоанн не умрет до нового явления Христа, но, как поясняет Евангелие, Иисус указал лишь на различие в судьбе апостолов. Любимому ученику было предназначено проповедовать слово Господне до глубокой старости, а Петру — быть распятым за свидетельство веры. К
искупительному кресту Царя Иудейского присоединился крест человека, которого Христос нарек Скалой и Пастырем и которому предстояло, “обратившись, утвердить братьев своих”4.
Утро Церкви занималось над страной Геннисаретской. С каждым днем увеличивался приток верующих. В Галилее никто не чинил им препятствий. Иногда сотнями уходили они в пустынные места для молитвы, ожидая встречи с Господом.
Назаретскую семью, особенно Марию, Мать Спасителя, окружило благоговейное почитание. Скоро к общине примкнули даже те родные Иисуса, которые прежде сторонились Его. Обратился и Иаков, старший из сводных (или двоюродных) братьев Христа, человек истового благочестия5. Сохранилось древнее предание, что он дал обет полного поста, пока не увидит Воскресшего собственными глазами. И тогда Иисус предстал перед ним, благословил хлеб и протянул его Иакову: “Брат Мой, вкуси хлеба сего, ибо Сын Человеческий восстал”.
Подробности сказания едва ли достоверны6. Но очень возможно, что будущий глава иерусалимской Церкви слышал о явлениях и хотел, подобно Фоме, удостовериться в их реальности сам.
Сколько времени первая община оставалась в Галилее? Лука говорит о сорока днях явлений, после чего апостолы уже вновь собрались в Иерусалиме и встретили там праздник Шавуот, или Пятидесятницы. Некоторые толкователи думают, что этот срок — лишь символ некоего подготовительного периода*. По их мнению, за месяц Церковь не могла достичь численности в несколько сот человек, а, следовательно, Лука имел в виду Пятидесятницу 31 года. Хотя вопрос этот не представляется существенным, традиционная дата кажется более вероятной. Сила воздействия проповедников, вдохновленных свыше, могла очень быстро принести обильные плоды. К тому же трудно предположить, чтобы апостолы, призванные Господом для благовестия, стали медлить.
————————————————-
* Ср.: сорок лет пребывания Израиля в пустыне, сорокадневная молитва Моисея на Синае и сорокадневный пост Христа в пустыне.
Савла видение в Дамаске сделало не просто учеником Иисуса, а миссионером нового Откровения7. То же самое произошло с одиннадцатью.
Вероятно, в середине мая верующие поднялись на одну из гор в Галилее, куда повелел им прийти Иисус. Там они увидели Его стоящим на вершине. Собравшихся было около пятисот человек. Все опустились на колени, хотя иные все еще не могли поверить, что Он воистину жив8. И тогда над толпой прозвучали слова, которым и доныне внимают столетия: “Дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите и научите все народы, крестя людей во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я заповедал вам. И вот Я с вами во все дни до скончания века”.
Завершился мессианский путь Сына Человеческого, но Его благовестников, которых Он посылал “проповедовать Евангелие всей твари”, ждала впереди долгая дорога.
За восемь веков до этих великих дней Израиль, сдавленный со всех сторон могущественными врагами, услышал пророчество, которому тогда было трудно поверить:
Утвердится гора Дома Господня во главе гор,
и возвысится над холмами,
И соберутся к ней все племена,
и придут народы многие…
Ибо из Сиона выйдет учение,
и слово Господа — из Иерусалима9.
Теперь предреченное сбывалось. Основание Церкви нужно было закладывать в городе пророков, там, где Мессия принес Себя в жертву.
В Иерусалим двинулись в середине мая. К одиннадцати присоединились и Семьдесят апостолов. Всего вместе с женщинами и другими учениками было около ста двадцати человек10. Со стороны это первое воинство Христово выглядело как обычный караван пилигримов, идущих на праздник Шавуот.
В город вошли уже без боязни, зная, что Воскресший не покинет их. Когда собрались в доме, где еще недавно встречали Пасху Нового Завета, где пережили ужас катастрофы и радость возрождения, Спаситель вновь явился освятить трапезу братьев. Он еще раз объяснил им значение пророчеств: “Так написано, чтобы Мессии пострадать и воскреснуть из мертвых в третий день и чтобы было проповедано во имя Его покаяние для отпущения грехов во всех народах, начиная от Иерусалима. Вы свидетели этому. И вот Я посылаю обещанное Отцом Моим на вас. Вы же оставайтесь в городе этом, доколе не облечетесь силою свыше”.
Затем Иисус, как пишет св.Лука, “вывел их до Вифании”. Шел ли Он с учениками незримо для других или только повелел им идти к селению, которое всегда любил, мы не знаем. Когда взошли на Елеонскую гору, у многих при виде Его на миг проснулись прежние иллюзии: им казалось, что уже настал день всемирного явления Мессии во Славе.
— Господи, не в это ли время восстанавливаешь Ты Царство Израилю?
— Не вам знать времена и сроки, которые Отец установил Своей властью. Но вы примите силы, когда найдет Дух Святой на вас, и вы будете Моими свидетелями и в Иерусалиме, и во всей Иудее, и Самарии, и до пределов земли.
Воскресший поднял руки, благословляя Своих посланников, и постепенно “стал отдаляться от них”.
Однако апостолы не испытывали печали. Уже не трех избранных, как на горе Преображения, а всех собравшихся осенил небесный свет, “облако Славы Господней”. Победитель смерти восходит “одесную Отца”11.
Отныне Его присутствие не будет иметь границ. Он — всюду: и в тайниках души, и в просторах земли и неба, и в беспредельности звездных миров. Он будет обитать в Церкви, в Своих апостолах, которым сказал: “Я посылаю вас…”
Человек идет по земле. Пересекает пустыни, реки, моря, горные хребты. Голод и властолюбие, алчность и любопытство влекут его все дальше. Он везет с собой дорогие товары и свитки книг; он приносит порабощение и мудрость, открытия и гибель. Но вот к этим неисчислимым караванам прибавляются новые путники. Ими движут любовь и вера, воля Христа и Дух Божий; они несут людям радостную весть о Сыне Человеческом.
И покуда стоит мир — апостольский путь будет продолжаться.
ЭПИЛОГ
Пронеслись века…
Возникали и рушились империи, гибли цивилизации, военные, политические и социальные перевороты меняли самый облик земли, но Церковь, основанная Иисусом Назарянином, возвышается, как скала, среди этого клокочущего моря.
Вера, которую в первые дни исповедовало всего несколько десятков человек, движет сегодня миллиардом жителей планеты, говорящих на разных языках и создавших бесчисленные формы культур.
Когда евангельская проповедь, подобно свежему ветру, ворвалась в дряхлеющий античный мир, она принесла надежду опустошенным и отчаявшимся, вдохнула в них энергию и жизнь. Христианство соединило мудрость Афин и чаяния Востока с мечтой Рима о всеобщем “согласии”; оно осудило угнетателей, возвысило женщину, способствовало искоренению рабства.
Позднее в молодых варварских странах Запада оно стало опорой гуманности и просвещения, заставив грубую силу признать духовный и нравственный авторитет. Постепенно христианская “закваска” превратилась в Европе и Новом Свете в источник динамизма, которого не знали все пятьдесят тысяч лет существования человека.
Христианство влекло к себе людей, казалось бы, абсолютно непохожих: от рабов Рима до Данте, от Достоевского до африканских пастухов. Оно укрепляло мучеников Колизея и давало силу своим исповедникам в ХХ веке.
В каждую эпоху Новый Завет обнаруживал скрытые в нем неистощимые импульсы к творчеству. Если первыми учениками Иисуса были простые галилеяне, то впоследствии перед Его крестом склонились величайшие умы всех народов. Его Откровение озарило мысль Августина и Паскаля, любовь к Нему возводила рукотворные утесы храмов, вдохновляла поэтов и ваятелей, вызывала к жизни могучие звуки симфоний и хоралов. Образ Богочеловека запечатлен Андреем Рублевым, Микеланджело, Рембрандтом; на пороге третьего тысячелетия Евангелие, повествующее о Христе, переведено на полторы тысячи языков и расходится по миру, не уступая прославленным творениям человеческого гения.
Даже когда многие христиане забывали, “какого они духа”, а их измены Завету Спасителя вооружали против Церкви множество врагов, Евангелие “неприметным образом” продолжало действовать на людей. Идеалы справедливости, братства, свободы, самоотверженного служения, вера в конечную победу добра и ценность человеческой личности — словом, все, что противостоит тирании, лжи и насилию, черпает, пусть и бессознательно, живую воду из евангельского родника.
Грозы и ураганы проносились над Церковью, внешние и внутренние опасности подстерегали ее. Властолюбие вождей и непреодоленное язычество толпы, мирские и аскетические соблазны, натиск открытых противников и грехи христиан, распри и расколы порой, казалось, ставили под удар само существование Церкви. Но она выдержала все исторические битвы и кризисы.
Тайна ее неодолимости заключена в Сыне Человеческом, Который, по слову апостола, “вчера, сегодня и вовеки — Тот же” в дарах Духа, сходящего на верных Ему.
Непросветленное сознание человека ищет внешнего величия, поклоняется зримой силе; но не это дает ему Евангелие. “Мы проповедуем Христа распятого, для иудеев — соблазн, для эллинов — безумие”. Открывается миру и спасает Бог уничиженный, умаленный в глазах “века сего”.
Каждая душа, обретшая Иисуса Христа, отныне знает, что человек — не одинокий скиталец, которого некому окликнуть в черной космической пустыне, а — дитя Божие, соучастник божественных замыслов. Воплотившийся на земле указал людям на их высшее предназначение, освятил и одухотворил человеческую природу, посеяв в ней семена бессмертия. В Его лице сокровенный и непостижимый Творец стал близок нам, и это наполняет жизнь радостью, красотой, смыслом. Нет больше “пугающего безмолвия бездны”, над всем — свет Христов и любовь Небесного Отца…
Вот почему всякий раз, когда христианство считали уже похороненным, оно, как Распятый и Воскресший, вставало из гроба, являя непреложность обетования: “Ты Петр, и на этой Скале Я построю Мою Церковь, и врата ада не одолеют ее”.
Не доктрины или теории, а Сам Христос вечно обновляет христианство и ведет его в бесконечность.
Столетия, минувшие с пасхального утра в Иудее, не более чем пролог к богочеловеческой полноте Церкви, начало того, что было обещано ей Иисусом. Новая жизнь дала только первые, подчас еще слабые ростки. Религия Благой Вести есть религия будущего. Но Царство Божие уже существует: в красоте мира и там, где среди людей побеждает добро, в истинных учениках Господа, в святых и подвижниках, в тех, кто хочет идти за Ним, кто не покинул Христа среди тяжких испытаний Его Церкви…
Дай же нам, божественный Учитель, мощь их веры, несокрушимость их надежды и огонь их любви к Тебе. Когда, заблудившись на жизненной дороге, мы остановимся, не зная, куда идти, дай и нам увидеть во мраке Твой лик. Сквозь рев и грохот технической эры, столь могущественной и одновременно столь нищей и бессильной, научи внимать тишине вечности и дай услышать в ней Твой голос, Твои вселяющие мужество слова: “Я с вами во все дни до скончания века”.
(20)
